— Сперва остынь немного, — подала голос Мэри-Джейн.
— Что вы думаете и чувствуете? — Морриган потребовала ответа от Роуан, вперившись в нее взглядом.
— Ты должна узнать и принять наши взгляды на мир, и, может быть, когда-нибудь ты поймешь, что таковы и твои взгляды на жизнь. В нашем мире никто не создан для совокупления. Численные характеристики отнюдь не решающий параметр в нашем деле. Но ты убедишься в этом сама. Мы будем учить тебя, а ты будешь учить нас.
— И вы не будете обижать меня.
— Мы не сможем. Мы не будем, — ответила Роуан. — Мы не хотим.
— Вернемся к вопросу о самце. Ты утверждаешь, что этот самец оставил на вас свой запах. Он тоже одинокий?
Роуан помедлила, но затем кивнула. Морриган поглядела Майклу в глаза
— Совсем одинок, как я?
— Более одинок, — ответил Майкл, — у тебя есть мы, твоя семья.
Она поднялась на ноги, волосы ее разлетелись, пока она проделывала несколько быстрых пируэтов, пересекая комнату. Юбка из тафты шелестела, отражая свет переливающимися бегущими пятнами.
— Я могу ждать. Я могу подождать его. Я буду ждать. Только скажите ему, пожалуйста. Я оставляю решение за вами. Пусть решает клан. Пойдемте, Долли-Джин, Мона. Сейчас время для танцев. Мэри-Джейн, ты тоже хочешь? Роуан и Майкл, я хочу танцевать.
Она подняла руки и, опустив голову вниз, принялась вращаться. Длинные волосы скрыли ее лицо. Она напевала себе мелодию — что-то нежное, что-то такое, что Майкл знал, что слышал раньше, быть может от Тессы. От Тессы, которую увезли умирать, которая так никогда и не увидит это дитя? Или Эш напевал эту мелодию? Эш, который никогда не простит им, если они будут хранить это в тайне от него, вечного странника.
Она упала на колени перед Роуан. Обе молодые женщины застыли от ужаса, но Мона жестом приказала Мэри-Джейн пока ничего не предпринимать.
Роуан никак не отреагировала. Она только обняла колени крепко сжатыми руками и даже не пошевелилась, когда это гибкое, длинное тело вплотную приблизилось к ней, когда Морриган молча стала обнюхивать ее щеки, шею, волосы. Затем Роуан медленно повернулась и посмотрела ей в лицо.
«Не человек, нет, Боже милосердный, вовсе нет. Так кто же она?»
Спокойная и собранная, Роуан отлично скрывала свои истинные мысли и эмоции. Но несомненно, она почувствовала что-то похожее на опасность.
— Я могу ждать, — нежным голосом произнесла Морриган. — Напишите на камне его имя и где его можно найти. Вырежьте это на стволе погребального дуба. Напишите, где пожелаете. Спрячьте это от меня, но храните. Храните, пока не наступит время. Я могу ждать.
Затем она отвернулась от Роуан и, проделав те же самые пируэты, удалилась из комнаты, напевая все громче и выше, пока мелодия не превратилась в нечто похожее на свист.
Они сидели в молчании.
Внезапно Долли-Джин, очнувшись от сна — ибо она действительно задремала, — подала голос:
— Ох! Что здесь случилось?
— Я не знаю, — ответила Роуан.
Она взглянула на Мону и встретилась с ней взглядом. Они поняли друг друга без слов.
— Ладно, я лучше пойду. Надо проследить за ней, прежде чем она снова прыгнет в плавательный бассейн во всем своем наряде или ляжет спиной на траву, пытаясь уловить запахи тех двух мертвых тел, — сказала Мэри-Джейн, поспешно выходя из комнаты. Мона вздохнула
— Так что должна мать сказать отцу? — спросил Майкл.
Мона надолго задумалась.
— Следить. Следить и ждать. — Она поглядела на Роуан. — Я понимаю теперь, почему ты тогда так поступила
— В самом деле? — прошептала Роуан.
— Да, — ответила Мона, — да, я понимаю. — Она медленно поднялась на ноги и, уже выходя из библиотеки, внезапно повернулась: — Я не имела в виду… не имела в виду, что можно обижать ее.
— Мы знаем, что нельзя, — сказал Майкл. — И не забывай, она и мой ребенок тоже.
Мона взглянула на него, раздираемая противоречиями, беспомощная, словно в голове у нее роились тысячи вопросов и мыслей, которые ей хотелось высказать, спросить, объяснить. Но она только качнула головой и, повернувшись к ним спиной, спокойно пошла к дверям. В последний момент Мона все же оглянулась. Лицо ее выражало всю гамму обуревавших душу чувств. Маленькая девочка с женским телом, скрытым под безвкусным, нелепо отделанным платьем. И мой грех сотворил это, мой грех выпустил на волю это создание, так же как и грех самой Моны, подумал он.
— Я тоже чувствую этот запах, — сказала Мона, — живого самца. — Нельзя ли смыть его окончательно? Оттереть с мылом? Быть может, тогда она успокоится. Перестанет думать об этом, говорить об этом. Быть может, она наконец придет в себя? Ночью она может войти к вам в комнату и склониться над вами, чтобы лучше рассмотреть и что-то понять. Но она не причинит вам зла. Ведь некоторым образом она зависит от вас.
— Каким же? — спросил Майкл.
— Все очень просто. Если она не будет поступать так, как мы говорим, вы никогда не расскажете ей об этом самце.
— Да, это позволит управлять ею, — сказала Роуан.
— Есть и другие способы. Ведь она так страдает.
— Ты утомилась, милая, — сказал Майкл, — тебе нужно отдохнуть.
— Да, пожалуй, так мы и сделаем. Уснем в объятиях друг друга. Только потом, когда вы проснетесь и увидите ее, обнюхивающую вашу одежду, не пугайтесь. Это может выглядеть ужасно.
— Да, — сказала Роуан. — Мы будем вполне готовы к этому.
— Но кто же он? — спросила Мона.
Роуан обернулась, словно желая убедиться, что расслышала вопрос правильно.
Долли-Джин, опустив голову, внезапно захрапела.
— Кто этот самец? — настаивала Мона. Глаза ее вдруг полузакрылись от изнеможения, и в оставшихся щелочках мелькнул странный свет.
— Если я скажу тебе, — сказала Роуан, — ты должна будешь держать это в тайне от Морриган. Позволь нам быть сильными в этом отношении. Доверься нам.
— Мама! — позвала Морриган.
Вальс начался. Струнный оркестр заиграл одну из тех прелестных, нежных мелодий Рихарда Штрауса, которые можно слушать бесконечно, всю жизнь. Он хотел видеть их танцующими, но время для этого было неподходящим.
— Охране известно, что она не должна выходить из дома? — спросил Майкл.
— На самом деле нет, мы не говорили им, — сказала Мона. — Знаете, было бы гораздо лучше, если бы вы приказали им уйти. Они… угнетают ее. Мне было бы гораздо легче справляться с ней, если бы они ушли. Она не сбежит от своей матери.
— Хорошо, — кивнула Роуан, — мы их отпустим.
Майкл был не столь уверен в целесообразности такого решения вопроса, но согласился:
— В этом мы… Ладно, пусть будет по-вашему. Голос Морриган раздался снова. Музыка нарастала.
Мона медленно повернулась и оставила их.
Поздней ночью он все еще слышал, как они смеялись. Часто играла музыка. Или то был сон о башне Стюарта Гордона? Затем послышался стук клавиш на клавиатуре компьютера, а потом опять смех и мягкий звук бегущих по лестнице ног. И звуки голосов — молодых, высоких и очень приятных, распевающих все ту же песню.
Зачем спать? Но вскоре он сдался, слишком утомленный, слишком нуждающийся в отдыхе, слишком соскучившийся по простым ситцевым простыням и теплому телу Роуан, спавшей рядом с ним. Молись, молись за нее. Молись за Мону. Молись за них..
— Отец наш, сущий на Небесах! Да святится Имя Твое; да приидет Царствие Твое…
Он широко раскрыл глаза. «Да приидет Царствие Твое». Нет. Ощущение внезапного страдания было безбрежным, но вместе с тем каким-то смутным. Он слишком устал. «Да приидет Царствие Твое». Он не мог обдумать это. Он повернулся и спрятал голову в теплое пространство между нежной шеей и плечом Роуан.
— Люблю тебя, — прошептала она из глубины сна и пробормотала молитву, возможно более утешительную, чем его обращение к Богу.
Чистый, монотонно падающий снег, бесконечные деловые встречи, телефонные разговоры, листы факсов, наполненные статистическими данными, выводами, — вся эта кипучая деятельность, которую он сам себе сотворил, погоня за златом и мечтами.
В полдень он опустил голову на стол. Прошло целых пять дней с отъезда Майкла и Роуан, и они так и не позвонили ему и не прислали даже короткого сообщения. И теперь он раздумывал, неужели его подарки каким-то образом огорчили их. Или с его стороны это был неверный поступок? Или они решили прекратить их связь, так же как он пытался стереть из памяти образ Тессы, головы Гордона на полу или Юрия, заикающегося и сжимающего руки, холодные зимы в долине и ядовитые насмешки Эйкена Драмма.
Чего мы ищем? Что нам, собственно, нужно? Как мы можем узнать, что именно осчастливит нас? Ведь так просто: поднять телефонную трубку, позвать Роуан или Майкла, спросить, все ли у них в порядке, оправились ли они после путешествия.
А что, если их голоса прозвучат отрывисто и равнодушно, и он останется с телефонной трубкой в руке, и связь прекратится после небрежно брошенных слов прощания? Нет, это было бы хуже, чем ничего.
