Точнее, если уж быть до конца откровенным, это было бы не то, чего он хотел.
Просто прийти туда. Просто встретиться с ними. Не поднимая головы, он нажал на кнопку. Приготовить самолет. Улететь из этого города, от пронзительного холода в утраченную страну любви. Только взглянуть на них, на их дом в мягком сиянии света, посмотреть в окна, столь любовно ими описанные, и улететь обратно — без звука, без мольбы, без надежды встретиться с ними взглядами. Просто посмотреть на них.
В этом будет его утешение.
Когда-то все жилища были крошечными и закрытыми наглухо, укрепленными; в них не было окон, и невозможно было увидеть, кто обитает внутри. Но теперь все по-другому. Каждый может наблюдать за жизнью, доведенной до совершенства, если пожелает, если станет смотреть на нее как на картину в музее. Обычного стекла достаточно, чтобы не впустить в дом, и можно провести границу, ограждающую запретную территорию личной жизни каждого. Но боги милосердны и позволяют бросить быстрый взгляд внутрь, дабы увидеть тех, по которым скучаешь.
Этого будет достаточно. Надо сделать так. Они никогда не узнают об этом. Нет, он не станет пугать их.
Машина была наготове. Реммик отослал чемоданы вниз.
— Должно быть, приятно съездить на юг, сэр, — сказал он.
— Да, в Южную землю, — ответил он.
— В Англии это означает Сомерсет, сэр.
— Да, я знаю, — ответил он. — Скоро вернусь. Продолжайте поддерживать тепло в комнатах. Звоните мне сразу, если… Да, если здесь произойдет что-нибудь.
Сумерки здесь понятие относительное, город расположен в лесистой местности, и небесные создания — птицы — распевают как днем, так и в сумерках. Он выскользнул из машины в нескольких кварталах от дома. Он знал, как пройти туда. Он сверился с картой и теперь шел уверенно, проходя мимо стальных частоколов и вьющихся стеблей с розовыми и красными прожилками, с яркими соцветиями. В окнах сиял свет. Над головой во всю ширь, до самого горизонта, раскинулось небо, сверкающее и пышущее теплом. Как чудесно поют цикады! И разве не поразительны те создания, падающие камнем вниз, словно для поцелуя, в то время как они просто охотятся за добычей?
Он шагал все быстрее и быстрее, восхищаясь шероховатыми тротуарами, висящими флагами, поросшими мхом кирпичами, множеством удивительных вещей, до которых хотелось дотронуться или просто разглядеть их. И, наконец, он подошел к углу их квартала.
Там стоял дом, где родился Талтос. Величественный для нынешних времен; оштукатуренные под каменную кладку стены и трубы, вздымающиеся ввысь к облакам.
Сердце билось слишком быстро. Его ведьмы.
«Не беспокоить. Не просить. Просто увидеть. Простите меня за то, что прошел вдоль ограды, под изогнутыми ветвями этих цветущих деревьев, за то, что, внезапно оказавшись на этой пустынной улице, перебрался через ограду и спрыгнул вниз, во влажный кустарник.
Ни одного охранника нигде не видно. Означает ли это, что они доверяют мне, знают, что я никогда не появлюсь тайком, незваный, неожиданный? Я не пришел украсть. Я пришел только взять то, на что каждый имеет право. Взгляд издали. Мы не берем ничего у тех, на кого смотрим.
Осторожней. Придерживайся живой изгороди и высоких лиственных деревьев, колышущихся на ветру. Ах, небо так похоже на влажную нежную небесную высь Англии. Да, похоже, но все же значительно ярче.
А это она, индийская сирень, — дерево, под которым стоял их Лэшер, испуганный маленький мальчик, кивавший Майклу на ворота, Майклу, ведьмовскому ребенку, которого смог выследить дух, проходивший по реальному миру через зоны волшебства».
Он позволил пальцам прикоснуться к вощеной коре. Густая трава сминалась под его ногами. Ароматы цветов и зелени, живых существ и дышащей земли царили повсюду. Божественное место.
Медленно он повернулся и посмотрел на дом. На железные кружевные подъезды, нависающие один над другим. Здесь, наверху, где виноградные лозы повисли в воздухе, на ощупь пытаясь зацепиться за что-нибудь беспомощными усиками, была комната Джулиена. А там, вероятно, находится гостиная.
«Где вы? Осмелюсь ли я продвинуться чуточку ближе? Стоит ли быть обнаруженным теперь, когда вечер спустился в своем сиреневом одеянии и цветы засветились на клумбах, когда снова начали петь свои песни цикады».
За кружевными занавесками в доме зажглись лампы, осветив картины на стенах. Интересно, удастся ли ему, скрываясь в темноте, подойти ближе к этим окнам?
Стенные росписи с видами Ривербенда — уж не те ли, которые описывал ему Майкл? Может ли быть, что домочадцы так рано собрались на ужин? Он старался как можно тише пройти по траве. Не выглядит ли он вором? Розовые кусты скрывали его от тех, за окнами.
Как здесь многолюдно. Женщины, молодые и старые, и мужчины в костюмах. И голоса, громко спорящие о чем-то. Взгляд его был прикован к порталу. Не такова была его мечта. Не оправдались его надежды. Но он не мог просто так уйти прочь, хоть мельком не увидев своих ведьм.
И вдруг — как прямой ответ на свою мольбу — он увидел Майкла, жестикулировавшего в раздражении, как ему показалось, спорящего с другими. Те, в свою очередь, тоже что-то говорили, указывали куда-то пальцами. И вдруг как по сигналу все сели, и слуги заскользили через комнату. Он почуял запах супа, мяса. Чужая пища.
Ах, его Роуан, входящая в комнату и настаивающая на чем-то… Как она глядит на остальных, как спорит, как предлагает всем мужчинам снова занять свои места. Белая салфетка упала на пол. Стенные росписи сверкали под прекрасными летними небесами. Если бы он осмелился придвинуться ближе!
Но он мог разглядеть достаточно отчетливо и ее, и его, он слышал позвякивание ложек по тарелкам, ощущал запах мяса, человеческих существ и запах… Чего?
Вот в чем была его ошибка! Но запах был резкий, и древний, и могущественный, он захватил его, и на мгновение все остальное ушло на второй план. Запах самки!
И как только он снова стал уговаривать себя, что этого не может быть, когда он отыскивал глазами маленькую рыжеволосую ведьму, в комнату вошла женщина-Талтос.
Он закрыл глаза. Он слышал, как бьется его сердце. Он вдыхал ее запах, проникающий сквозь кирпичные стены, через швы кладки и щели вокруг оконных рам, просачивающийся Бог знает откуда, приводящий в движение орган у него меж ног, заставляющий его отступить, бездыханного, желающего убежать, но не способного сделать хоть малейшее движение.
Самка. Талтос. Здесь, рядом. И ее рыжие волосы, полыхнувшие под огнем люстры, и разведенные руки, когда она говорит быстро и взволнованно. Он слышал пронзительно высокие звуки ее голоса. А ее лицо. Лицо новорожденной. И руки, столь изящные в этом изысканном платье. И ее орган, глубоко внутри, пульсирующий, излучающий аромат, — цветок, раскрывшийся во тьме и одиночестве. Запах, проникающий в его мозг.
Боже, и они хранили это в тайне от него! Роуан! Майкл!
Она здесь, и они не сказали ему, и он мог бы никогда не узнать о ней! И это его друзья — ведьмы?
Ему стало холодно, он содрогался, сходя с ума от ее запаха, как от наркотика, и неотрывно смотрел на них сквозь стекло. Род человеческий, чуждый ему и отвергший его, и прелестная принцесса, стоящая тут же. Что она кричит? Что? Или это просто громкие слова? И почему не видно слез в ее глазах? Ох, великолепное, прекрасное существо.
Он решительно двинулся и обошел кустарники сзади, действуя словно против воли и в то же время неуправляемый как снежная лавина. Он стоял за тонкой деревянной опорой и теперь явственно слышал ее жалобные стенания.
— Он был на этой кукле, тот же самый запах! Вы выбросили обертку, но я ощутила его на самой кукле! Я уловила его в доме! — горестно стонала она.
О, новорожденное дитя.
И откуда взялся этот августейший совет, который не отзывается на ее жалобы?
Майкл жестом попросил хранить молчание.
Роуан склонила голову.
Один из мужчин встал с места
— Я разобью эту куклу, если вы мне не скажете! — кричала она.
— Нет, ты это не сделаешь, — выкрикнула Роуан и теперь сама ринулась к девочке. — Ты не смеешь! Ты не смеешь! Майкл, отбери у нее Бру, останови ее!
— Морриган! Морриган…
И она, плачущая так жалобно, и запах, уплотняющийся, повисший в воздухе.
«И я любил вас, — подумал Эш, — и я считал, что еще немного — и я стану одним из вас. О, как больно! — Он плакал. — Сэмюэль был во всем прав. А там, за этими тонкими оконными стеклами. Неужели я плачу, неужели я пойду туда? Вдребезги разобью эти стекла?
Выступлю против вашего коварного молчания? Почему вы не сказали мне об этом? Почему вы так поступили? Почему утаили от меня?
О, мы плачем совсем как дети!»
Он рыдал так же, как рыдала она. Неужели они не понимают? Она почувствовала запах на тех подарках. Боже правый, какие страдания довелось ей испытать! Бедная новорожденная малышка!
Она подняла голову. Люди, собравшиеся вокруг, не смогли заставить ее сесть. Что же привлекло ее внимание? Что заставило взглянуть в окно? Она не могла видеть его: свет в доме был слишком ярким.
