И когда богомол поднялся с колена, буравя Павла холодными грустными глазами, волшебство оставило мир. Оставил его — выключил себя из сети, пропал, растворился — и сам волшебник.
В продуваемом сотней ветров пассажирском отсеке вертолёта МЧС стареющий мужчина — незадавшийся деловой человек, дурной отец и муж, плохонький управдом, оставшийся один на всём белом свете, — рыдал, обнимая изуродованное чумой тело своей покойной жены — вечной и единственной, в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в здравии и, конечно, в болезни.
Рассеялся морок. Павел испил последнюю каплю жизни Еленки и знал, что та умерла на его руках. Умерла красивой. Разве это не важно? Разве не важно это для каждой настоящей женщины — умереть красивой и желанной?
Павел едва слышал всё то, что происходило в вертолёте. Он так хотел прижаться к ещё тёплому Еленкиному телу — и заснуть. Как будто не было ничего…. Вообще ничего, достойного внимания…. Спа-а-а-а-ать….
Он наблюдал, как латинист продолжал позорить его, выполнять его, Павла, работу и предназначение: поднял тельце Таньки со скамьи и перенёс на нижнюю койку дальнего медицинского модуля. Ну и пусть… Он, Павел, — дурной отец. Дурной муж. Дурной управдом. А уж спаситель человечества — и вовсе неважнецкий.
В уши словно напихали ваты… Может, оставшись без гарнитуры, отказавшись от наушников, он оглох… сделался жертвой контузии? Не всё ли равно?
Спать и лететь. Долго, монотонно лететь — и уютно, беспробудно спать.
Почему не закрывают дверь?
Почему по «вертушке» гуляет ветер?
- Азот! Азот! — это сеньор Арналдо. Нервничает, верещит.
- Как там мой бортмеханик? — это Третьяков. Переживает за напарника? А чего переживать — надо лететь! А какой звонкоголосый этот «ариец», когда хочет…. Умудряется докрикнуть даже из кабины, не отрываясь от управления «вертушкой».
- Его лучше не трогать, — Людвиг, сочувственно, хрипло, — наверное, надрывает горло и осипнет вот-вот. — Но у нас проблема, — добавляет нервно.
- Ты о психе? — Раздражённый Третьяков — бесспорно, имеет в виду обрусевшего сеньора.
- Да! — выкрикивает Людвиг. Сомневается, что его расслышали и совсем уж отчаянно вопит. — Да! Да!
- Чего он хочет?
- Оружие! Азот…
- Какой Азот? Тот, что не кислород?
- Нет! Так назывался меч Парацельса. В его эфесе был кристалл, а в нём — заключён демон, по имени Азот.
- Какой меч? Вы что там, ребятки, белены объелись?
- Да не меч! Он так называет наше оружие… мушкет…
- Хочешь сказать: моё оружие? Аркебуза принадлежит мне — не слыхал? А что с ней?
- Она внизу… Мы оставили её там…. Забыли…. Павел забыл….
- Чёрт!
Пять секунд молчания.
- Чёрт! Чёрт!
Двадцать секунд молчания.
- Если играть в те игры, в какие мы все, вроде как, играем, без этого оружия нам — кранты! И всему — кранты! Где оно? Ты помнишь, где его оставил?
- Вон там, возле чердачного люка!
Полминуты молчания. Молчат человеческие глотки. Зато двигатели «вертушки» ревут бешено.
- Чёрт! Там огонь! Там всё горит!
- Я пойду, — это сеньор Арналдо. — Я знаю… молитву… заклинание… против огня… Не сгорю… Клянусь кровью спасителя нашего, Иисуса Христа и матери его, Пресвятой Богородицы.
- Бред! — растерянный голос Людвига. Кашель.
- Пускай идёт! — крик Третьякова из кабины. — Он — как колдун! Вольф Мессинг или Гудини!.. Номера откалывает!.. Больше всё равно некому! Сам пойдёшь — сгоришь без вариантов! Или от усталости коньки отбросишь. Я же вижу: ты и жив — еле-еле! А там уже печка!.. домна! Не охвачен пламенем только вон тот пятачок! Я подойду туда, а ты — готовь лебёдку!
Павел поднялся. Всё, что он слышал, никак не складывалось ни во что цельное. Одни блёстки, мишура. Одни осколки. Весь мир — в осколках. Или сам он — осколки. Уши, хоть и заложенные невидимой ватой, слышали слова… предложения… оттенки испуга, раздражения, злости… Но для Павла не существовало ничего, кроме Еленки и сна. Он поковылял к Людвигу — попросить закрыть дверь. Ведь пора спать!..
- Это что? Зачем?.. — Добравшись до двери, управдом замер, как громом поражённый. На его глазах алхимик — тщедушный звездочёт и зельедел сеньор Арналдо — спускался в люльке на полыхавшую крышу. Павел невероятным усилием заставил себя сосредоточиться — понимать человеческий язык, — и вдруг прозрел.
- Вы убьёте его! — заорал он так, как будто криком мстил за что-то и Людвигу, и Третьякову. — Вы сами оба — уроды и психи!
- Выбора нет! — зло отозвался «ариец», свесившись в дверной проём кабины. — Ты сам первый считаешь, что он — не он, а маг и волшебник. Вдруг так оно и есть! Тот, кто верит, — спасётся… Помнишь? Уж он — точно верит! В своё, допотопное! А тогда — при царе Горохе — и не такое творили! И ты, сука, верь! Верь!
Павел испугался. Он никогда не видел «арийца» таким — пышущим яростью, агрессивным, неистовым. Способным оплевать, оскорбить — может, и ударить.
Управдом хотел спать, а вместо этого с изумлением наблюдал, как алхимик высаживается на текучую, будто восковые слёзы, крышу.
Сперва всё шло нормально. Сеньор Арналдо умудрился не растянуться на химической черепице. Засеменим по-балетному ногами. Преодолел восковые болотца. Дальше был огонь. Настоящая стена огня.
Алхимик воздел руки к нему и встал на колени. Молился? Ждал молнии, или манны небесной?
Маленький нескладный человек не поднимался долго.
Павел хотел было закричать: «Беги!» И вдруг заметил, как языки пламени уже касаются плеч и головы сеньора Арналдо. Поздно!
Но алхимик и не порывался отдалиться от огня. Он, наконец, поднялся, коротко, делово, перекрестил себе грудь и лоб, — и вошёл прямо в пламя.
Павлу показалось: он видит чудо, а потом — видит ад… А может, он уже и сам — в аду. Еленка — райская дева, а он — адский управдом. В голову ударило: им не сойтись, не встретиться — и в глазах опять помутилось.
Когда Павел заново выдернул себя из забытья, алхимик внизу потрясал ружьём, а одежда его — горела. Сеньор Арналдо шагнул к люльке, раскачивавшейся на ветру. Нереальность картины внушала страх, коробила остатки души. Да сохранились ли у управдома эти остатки?
- Осторожней! Скользко! — Прокричал в пустоту Людвиг. Бессмысленно, бесполезно прокричал: услышать его внизу — ни шанса. Но крик — был, благое намерение — было. А бог не бросил его на свои весы.
Алхимик совершил рисковый поворот на одной ноге — и схватил люльку за край, — но тут-то удача и отвернулась от него. Целый пласт черепичных прямоугольников — этакий ползучий квадрат — оторвался от крепежа, как айсберг — от ледяного поля. Превратился в скейтборд под ногой сеньора Арналдо. Вот только тот не был тинэйджером, обожавшим экстрим. Он бы мог ещё остановить скольжение, если бы бросил ружьё и попытался перехватить люльку обеими руками. Но алхимик не оставил драгоценную добычу. Черепичный плот протащил его до края крыши, натолкнулся на уцелевший, не до конца раскисший участок покрытия, резко остановился и сбросил с себя алхимика на этом самом краю. Арналдо завис на водосточном желобе буквально на мгновение. Он по-прежнему использовал, чтобы спастись, только одну руку; другая сжимала ружьё. Но теперь бы и обеих рук — не хватило. Желоб оборвался, вместе с телом алхимика, — слетел под ноги поджигателям.
