Он остановился, и губы его расплылись в улыбке.
— Чему это ты улыбаешься, Стюарт Редман?
— Я просто подумал, что в реальной жизни мне потребовалось… — Он почесал подбородок в раздумье. — Ну, скажем, часа четыре.
Она поцеловала его в щеку.
— Это очень мило с твоей стороны.
— Это правда. Но так или иначе, мне кажется, что он запомнил мои слова и затаил на меня обиду.
— Он никогда не сказал о тебе ни одного плохого слова, Стью. И ни о ком другом.
— Это так, — согласился Стью. — Он улыбается. Именно это-то мне и не нравится.
— Но ты ведь не думаешь, что он… вынашивает замыслы мести?
Стью улыбнулся и встал.
— Нет, только не Гарольд. Глен думает, что оппозиционная партия сформируется вокруг Гарольда. Это не страшно. Надеюсь, он не помешает нам в наших планах.
— Просто помни о том, что он напуган и одинок.
— И ревнив.
— Ревнив? Мне так не кажется. Но он может чувствовать себя отвергнутым. Думаю, он ожидал, что его включат в Организационный Комитет.
— Ник настоял, чтобы его там не было, и мы согласились. Выяснилось, что никто из нас по-настоящему не доверяет ему.
— В Оганквите, — сказала она, — он был самым невыносимым созданием, которое только можно себе представить. Во многом это объяснялось его семейной ситуацией, как мне кажется… но после гриппа он начал меняться. Он начал стараться быть… мужчиной. А потом он изменился снова. Начал все время улыбаться. Больше с ним уже не поговоришь по душам. Он весь ушел в себя. Так бывает с людьми, которые переходят в новую религию или прочитывают… — Она запнулась, и в глазах у нее мелькнуло что-то, очень похожее на страх.
— Прочитывают что?
— Что-то, что изменяет их жизнь, — сказала она. — «Капитал». «Майн Кампф». Или просто перехваченные любовные письма.
— Я не понимаю, о чем ты?
— Гммм? — Она посмотрела на него, словно ее разбудили посреди дневного сна. — Ни о чем. Ты повидаешься с Ларри Андервудом?
— Конечно… если с тобой все в порядке.
— Со мной все прекрасно. Иди. Встреча в семь часов. Если поторопишься, как раз успеешь поужинать.
— Хорошо.
— И не забудь спросить у него, что он думает о Гарольде.
— Не беспокойся, — сказал Стью. — Не забуду.
— И наблюдай за его глазами, когда он будет отвечать, Стюарт.
Когда Стью небрежно спросил о его впечатлениях от Гарольда (речь о вакансии в организационном комитете еще не заходила), в глазах Ларри Андервуда появилось озадаченное и настороженное выражение.
— Фрэн рассказала о моем пристрастии к Гарольду?
— Да.
Ларри и Стью сидели в гостиной небольшого домика. На кухне Люси готовила обед. Плита работала на газовом баллоне. Люси напевала отрывки из «Хонки Тонк Уимен», и голос ее звучал совершенно счастливо.
Стью закурил. Он ограничивал себя пятью-шестью штуками в день — ему не очень-то улыбалась перспектива быть прооперированным Диком Эллисом по случаю рака легких.
— Ну, все время, пока я следовал по пятам Гарольда, я повторял себе, что он может оказаться совсем не таким, каким я его себе представил. Так и случилось, но я все пытаюсь понять, что он за человек. Он был чертовски любезен. Гостеприимный хозяин. Мы с ним выпили за здоровье друг друга. Но…
— Но?
— Мы подошли к нему со спины. Лео и я. Он сооружал кирпичную стенку вокруг цветника и резко повернулся… не слышал, что мы подходим, пока я не заговорил… и в течение минуты я повторял самому себе: Господи, этот хлыщ сейчас меня убьет.
В дверном проеме появилась Люси.
— Стью, вы останетесь на обед?
— Спасибо, но Фрэнни ждет меня. Так что у меня есть только минут пятнадцать.
— Точно?
— В следующий раз, Люси, спасибо.
— О'кей. — Она вернулась на кухню.
— Вы пришли только для того, чтобы спросить о Гарольде? — спросил Ларри.
— Нет, — сказал Стью, принимая решение. — Я пришел спросить, не войдете ли вы в наш временный комитет. Один из нас. Дик Эллис, вынужден отказаться.
— Так вот оно что? — Ларри подошел к окну и посмотрел на пустынную улицу. — А я-то думал, что смогу вернуться к частной жизни.
— Принимать решение вам. Нам нужен один человек. Вас рекомендовали.
— Кто, если не секрет?
— Поспрашивали у людей. Похоже, на Фрэнни вы произвели очень сильное впечатление. Ник Андрос говорил — ну, он, конечно, не говорит, но вы понимаете — с одним из людей, пришедших с вами. Его зовут Джадж Фэррис.
— Джадж дал мне рекомендацию? Здорово. Знаете что, вот кого вам надо включить в комитет. Он даст сто очков вперед самому дьяволу.
— Ник тоже так считает. Но ему семьдесят лет, а возможности нашей медицины довольно-таки ограничены.
— Так этот комитет не такой уж и временный, как можно было бы подумать, так ведь?
Стью улыбнулся и немного расслабился. Он все еще не мог определить, как он относится к Ларри Андервуду, но было совершенно ясно, что у парня есть голова на плечах.
— Нуу-уу, можно сказать и так. Мы хотим добиться, чтобы наш комитет был переизбран в полном составе.
— И желательно без возражений, — сказал Ларри. Взгляд его был дружелюбным, но острым — очень острым. — Могу я принести вам пива?
— Лучше не стоит. Слишком много выпил с Гленом Бэйтменом пару дней назад. Фрэн — терпеливая девушка, но и ее терпению бывает предел. Ну, что скажете, Ларри? Присоединяетесь к нам?
— Наверное… черт возьми, да. Я-то мечтал добраться сюда, пристроить своих людей и переложить ответственность на кого-нибудь другого.
— Сегодня вечером у нас состоится небольшое собрание по поводу митинга восемнадцатого числа. Сможете придти?
— Конечно. Можно взять с собой Люси?
Стью медленно покачал головой.
— Даже не говорите ей об этом. Мы хотим пока подержать информацию в секрете.
Улыбка исчезла с лица Ларри.
— Я не очень-то гожусь для плаща-и-кинжала, Стью. Лучше мне сразу сказать вам об этом. Мне кажется, то, что случилось в июне, случилось потому, что слишком много людей увлекалось этой игрой.
— Ну, а если бы речь шла о военном времени?
— Не понимаю.
— Тот человек, который снился нам. Сомневаюсь, что он просто исчез.
Ларри удивленно задумался.
— Глен говорит, что не понимает, почему никто не обсуждает наши сны, — продолжил Стью. — Возможно, люди все еще оглушены. Все, что они хотят, — это зализать свои раны и похоронить своих мертвецов. Но если Матушка Абагейл здесь, то тогда он должен быть там. Может быть, большинство наших людей и не думают о нем, но я готов прозакладывать душу, что он думает о нас.
