- У него лекарство… — тихо, себе под нос, произнёс Павел — и похолодел. Пока не проговорил вслух — не понимал, а теперь вдруг отчётливо осознал: последняя склянка с терияком осталась у сеньора Арналдо.
Павел заметил, как один из полицейских наводит на «вертушку» какой-то длинный чёрный тубус.
- Так давайте убираться, — мы же в воздухе, а они на земле, — выкрикнул Людвиг.
- Не могу! У них ракеты… Чего только не увидишь на старости лет: ПЗРК на вооружении полиции! Как только я отдалюсь и наберу высоту — мы станем отличной целью, здесь я хотя бы увернуться сумею, — огорошил Третьяков.
Что-то громыхнуло сбоку, «вертушку» тряхнуло, но та продолжала полёт.
- Надо их отвлечь, — проговорил Павел. — На пару минут. Нам хватит…
- Отвлечь… — «ариец» внимательно посмотрел на управдома. — А ты справишься? Ты… сейчас… в состоянии?..
Павел чуть не усмехнулся: и тут его пугают? Смерти — нет. Его что — и «ариец» держит за дурака? Нет смерти.
- А ты знаешь, что делать? — вопросом на вопрос ответил управдом.
- Можно попробовать… — Третьяков выглядел обнадёженным. Ему словно бы только что пришла в голову свежая мысль. — Кислородные баллоны…. Если нам повезёт — они взорвутся… Взрыв — отвлечёт…
- Что надо делать? — повторил Павел, решительно надевая гарнитуру.
- Просто выброси оба баллона из «вертушки». Посмотри, нет ли какой-нибудь масляной тряпки в салоне. Если есть — обвяжи вентиль, возле манометра. Химическая реакция будет сильнее…. Хотя это не главное. Главное, чтобы вентиль сбился при ударе о землю.
Павел поднялся — и тут же схватился за кресло Третьякова.
Новый хлопок. Встряска.
И, следом, — взрыв в воздухе: уже понятно, что взрыв, а не нечто безобидно иное — намного ближе к кабине.
Стекло правого блистера пошло крупными трещинами, но не рассыпалось.
Переждав толчки, Павел бросился в медотсек. Страха не было. Тот растворился, как сахар в горьком чае. Управдома словно бы заставляли играть в несмешную игру. Смерти — нет, — так чего бояться? А массовик-затейник — кем бы он ни был — никак не успокоится — всё старается напугать глиняной маской и дурацкими ужимками.
Возле баллонов Павел обнаружил плотные, «дворницкие», варежки; похоже, ими шуровали техники — ткань казалась задубевшей, мазутной и жирной. Никакой другой масляной ветоши поблизости не имелось. Искать не было времени. Управдом нахлобучил по варежке на вентиль каждого баллона, перетянул конструкции тонкими шнурами, выдернутыми из первых, попавшихся под руку, устройств медицинского модуля. Перекатывая первый баллон на ободе, подтянул его к открытой двери.
- Я помогу! — в медотсек проковылял латинист. Схватился за второй баллон.
Когда из тубуса правоохранителя в очередной раз вырвался дымок — Павел отправил и свой снаряд номер один в свободное падение. Холодная половина разума догадалась: удар будет сильней, если тот упадёт на асфальт шоссе, — потому управдом выждал момент.
«Доннн!» — тяжёлым колоколом бухнуло снизу.
Результата своих усилий управдом сперва не видел: «вертушка» повернулась к полицейским «фордам» другим боком.
Но вот вертолёт заложил новый вираж — и Павел убедился: он сделал всё правильно.
Посреди шоссе зияла приличная воронка. Правоохранители попадали на землю. Нацеленных в небо тубусов не было видно ни единого.
- Скорее! Улетаем! — прокричал управдом. Но латинист, пыхтя, подкатил к двери «свой» баллон и не желал, чтобы его труд пропал втуне.
- Ещё раз… Надо ещё раз… — упрямо и сипло пророкотал он.
- Нет! — Павел попытался перехватить его руку: они на бреющем полёте шли как раз над машинами. — Там — Арналдо!
Но было поздно: тяжёлый двадцатилитровый баллон с кислородом ухнул вниз.
Мгновения…
Протекли мгновения…
Мгновения тишины…
Гуд двигателей и рокот винтов перестали оглушать — они сравнялись с тишиной… Когда нет иных звуков — есть тишина…
Земля начала быстро удаляться из-под ног…
Вертолёт, набирая высоту, стремительно удалялся от воронки в сторону Икши. Он бежал, как заяц, оставивший за спиной охотничью цепь.
Взрыва не было.
- Ты это видел? — выкрикнул Третьяков из кабины. — Мент… Разрезал второй баллон своим грёбаным мечом! Как будто дождевого червяка или гнилую грушу! Вскочил на крышу машины, как чёртов ниндзя, — и полоснул… Кто он такой? Кто все они там такие?
Сказка. Мишура. История для кухонных посиделок.
Ничего этого — не было.
Не было смерти Еленки, а значит, и всего остального. Ведь так?
- Я иду спать! — Громко, во всё горло, объявил Павел.
- Что? — недоверчиво уставился на него «ариец»; похоже, даже позабыл, что угроза до конца ещё не миновала.
- Спать? — растерянно переспросил Людвиг. — А я думал, что вы…
- Напрасно думал, — перебил управдом. — Разыгрывайте кого другого. А у нас с женой — медовый месяц.
Он тяжело поднялся, прошёл в глубь пассажирского отсека. Но, до того, с натугой, захлопнул дверь «салона», усмирил ветер.
Наконец-то. Пока не сделаешь дело сам — не сделает его никто!
Тело Еленки было холодным, как лёд. Но оно не было льдом. И Павел поклялся, во что бы то ни стало, согреть его, как не согревал никогда прежде.
* * *
Он шептал: «дождь», — и дождь принимался хлестать по окнам. Бормотал: «листопад», — и узкие сухие листья застилали свет. Говорил: «солнце», — но в ответ снова начинался дождь. И всё-таки Павел пребывал в уверенности, что мир подчиняется ему. А значит, мир — фальшив. Может, создан им самим, очень просто, в воображении, — может, вычитан в книге или подсмотрен в кинофильме. В любом случае, в таком мире всё — не всерьёз.
Трижды к нему приходили глашатаи беды — Третьяков, Людвиг и тот смешной мужик в домотканой рубахе, по имени Стас. Они рассказывали ему: его жена, Елена, будет похоронена наспех, вдали от посёлка, вне крохотного местного кладбища, потому как — умерла от Босфорского гриппа — от заразной болезни. Он наотрез оказался присутствовать на похоронах: не был готов играть в такие злые и нелепые игры, видеть, как человек наряжается в саван и закрывает глаза. Потом ему сказали, что тело несчастной — предано земле, и над могилой поставлен простой, но крепкий, сколоченный руками лучшего местного плотника, крест. Он и тогда послал всех к чёрту. Наконец, ему сообщили, что Татьяна, его дочь, помещена в карантин и принимает лекарство, изготовленное сеньором Арналдо. Чаши весов — добра и зла, жизни и смерти — колеблются. Жар то отступает, то возвращается. Наступает кризис, — и неизвестно, чем он закончится, — а дочь желает видеть отца. И тогда он проснулся. Проснулся — без аллегорий, без переносного смысла. В самом прямом и физиологичном значении слова. Потому что до сих пор он только и делал, что спал — по двадцать часов в сутки. В остальное время — ел то, что ему приносили, и шептал: «дождь», «листопад», «солнце».
