С мыслями о самом Сабурове Рыжов и уселся в поезд на Ленинград. Теперь-то было ясно, что ничего он тут не добьется, что дотянуться до Тусегова он ни за что не сумеет. И вряд ли сумел бы, если бы задействовал и Сабурова... Кстати, интересная личность, наверное, выполняет некую необходимую работу, но все же... Вполне могло оказаться, что он не столько дан ему как «связь» в Ленинграде, сколько как «порог», как фигура, которая не должна допустить Рыжова далее некоторой, не слишком явной для Рыжова зоны возможностей.
Да, разумеется, как он сам признался, формально он «проводит» некоторые дела НКВД через уголовные статьи, вероятно, отслеживает действия милиции... И вдруг, проезжая некую темною, уже засыпанную почти до меловой белизны станцию, Рыжов понял, почему его направили именно в Ленинград.
Во-первых, что-то должно случиться именно тут или где-то поблизости... Собственно, уже случилось, ведь не зря же всплыла фигура Тусегова, видимо, сильного и умелого шамана, который согласился на «черное» действие. И второе, якутские шаманы не знают специфики, они живут по-прежнему в тайге, в лесах, в среде, далекой от жизни больших город, даже не по расстоянию, а по нравам и по культуре. А тут, на европейском севере шаманы, люди отдаленные от цивилизации просто строем своего мышления, все же знают, что эти самые большие города существуют, и может быть, подозревают, как и чем там живут...
Ведь у них бывают геологи, полярники разные, летчики... Значит, в этом и есть цель – представление и понимание того типа человека, на которого следует сделать наговор. Чтобы он...
Вот это оставалось главной загадкой. Ведь косвенно, но все же достаточно ясно для данного этапа расследования, не предоставление ему встречи с Тусеговым само по себе может послужить подтверждением, что этот человек что-то знает, причем настолько важное, что даже Рыжова, прибывшего на это дело, ни за что не следовало допускать к нему.
Впрочем, еще то, что Тусегов проделал действие на какое-то «черное» дело, следует проверять. А как проверить? Что тут можно сделать?.. Об этом следовало думать, и крепко думать.
Поутру по приезде в Ленинград, Рыжов отправился к Ватрину невыспавшимся с дороги и злым, более всего, на самого себя. За слабость, за разгульную жизнь в Петрозаводске, за манерничанье, с которым, как ему теперь казалось, он играл перед тамошними милиционерами роль «начальничка».
Ехал довольно странно, и ведь посмотрел по плану, где находится тот дом, в котором обитал профессор, но вот, снова заблудился. Вылез не там, кажется, пришлось шагать пехом, потом, расспросив какую-то толстую тетку в шали поверх драного замусоленного полушубка, выяснилось, что шагал зря, можно было пройти и короче, прямее.
Ленинград встретил его неласково, хмуро встретил. Так же мало Рыжову показалось народу на улице, так же низко висели тучи, идущие с Финского залива, так же поздно и неуверенно развиднелось. Да еще и мелкая морось, которая в это время года, казалось, в Ленинграде висела в воздухе все время, вдруг стала бить в лицо, управляемая непонятным ветром, гуляющим между домами бессистемно, кругами или вихрями, а иногда и плотными зарядами.
Искомый дом все же обнаружился, и Рыжов вошел в знакомый подъезд почти с облегчением. Он поднялся на нужный этах, третий, кажется, нашел старую дверь с видеными уже табличками, позвонил. Дверь долго не открывали, Рыжов уже хотел было позвонить еще раз. И тут ему, кажется, не везло. К раздражению, которым он был переполнен, прибавилась еще и неудача перед этой дверью. А нет ничего хуже, чем приехать чуть не в другой конец города, и вот так стоять, ожидая, что встретишь того, кого хотел увидеть... И чувство бессилия, и нескладность этого визита, и ощущение общей неудачливости – все в таких случаях сливается воедино.
Стоя перед дверью, Рыжов вдруг вспомнил, что в личных папках английских офицеров... Может быть, не только морских, но и сухопутных, но у морских – совершенно точно, в старые еще, викторианские времена, была специальная графа, под названием «везучесть». Там выводился некий сводный элемент, который, якобы, был свойственен человеку, который определял его его умение или дар пользоваться эелементом счастья в трудных ситуациях. И у русских флотских, которые очень много содрали у англичан еще со времен Петра, тоже была такая графа, жаль, ее отменили впоследствии... Так вот, собственную везучесть Рыжов сейчас бы определил как «крайне неудачлив», и никак иначе.
И вдруг дверь открылась, как мужчины открывают, почти нараспашку. В дверях, сонно моргая, стоял сам Ватрин и посматривал на Рыжова искоса, странно опустив голову и почти отвернувшись при этом. Он даже не поздоровался, сразу отступил назад, давая пройти. Рыжов вошел и поздоровался:
– Здравствуйте. – Голос его звучал хмуро и по-прежнему сердито. – Пришел, чтобы выяснить некие... сложности. Пустите?
– Раз приехали... – Ватрин закрыл дверь. – Проходите в кабинет, я приспал немного, допоздна засиделся вчера... Сейчас умоюсь, принесу чай. Вам с этой холодрыги не повредит.
Рыжов разделся, уселся в кабинете, даже не обрадовался, что так все в итоге сложилось. Словно и не переживал под дверью, мол, пришел и пришел, чего же тут удивительного? А ведь ему повезло, возможно, в пресловутой графе следовало все же поставить «временами успешен», или как-то похоже.
Расселись нескоро, по мнению Рыжова. Ватрин был теперь умыт, но небрит, и смотрел зорко, ясно и выжидательно. Да, пожалуй, именно что насторожено. Он не понимал ни этого визита, ни того, что должно произойти далее.
– Вы без звонка, – сказал он, словно это нуждалось в подтверждении.
Рыжов решился и сразу полупризнался, полуприказал:
– Очень хорошо, что вы сами открыли мне дверь. Будет лучше, если об этом моем посещении и впредь никто не узнает. Даже ваша жена.
– Жена сегодня на работе, разумеется, а соседи... Они давно не выходят на звонки, если кто-то приходит ко мне. У нас слегка напряженные отношения.
Теперь, оказавшись тут, с фаянсовым, таким мирным бокальчиком чая в руках, грея об него руки, Рыжов не знал, как начать разговор. То есть, идея-то была простой, Ватрина следовало как-то завоевать, сделать его своим союзником, пусть даже сам профессор об этом и не догадается. Но вот ведь какая штука, Рыжов не знал, как этого добиться.
И он решил рассказать профессору часть той правды, без которой невозможно было обойтись.
– Мне звонили, некто неизвестный, – сказал он. – И этот неизвестный утверждает, что действие, направленное на какого-то человека, чтобы он совершил... Может быть, убийство... То есть, был проведен наговор на уничтожение. Фамилия шамана названа, Тусегов, якобы, он находится в Петрозаводске. Я только что оттуда, но контакт с ним не состоялся, как мне там доложили, его нет в городе. А где он сейчас?.. Выяснение это обстоятельства потребует очень большой работы, которую я один, похоже, провернуть не сумею. – Он помолчал. Ватрин прихлебывал чай, упорно рассматривая перед собой чистые листы бумаги и пару самопишущих ручек, небрежно брошенных поверх. – И мне нужно подтверждение того, что я говорю.
