По комнате поплыл резкий запах спиртного, и Ольга Викторовна поморщилась, тоже с улыбкой.
— Ну, — Альехо поднял пузатую рюмку, обхватив ее толстыми пальцами, — за удачу?
— А? — Витька поднял голову.
— Выпей, мечтатель.
Пришел Рыжий, фыркнул непривычному запаху, проплыв посреди ног и ножек кресел, точным прыжком занял место на коленях Аглаи, упрятал лапы под грудь и стал смотреть яркими глазами на вазу с печеньем и горку бутербродов в плоской тарелке.
— А то борща? Дети? — спохватилась Ольга Викторовна, но Альехо замахал рукой:
— Потом, успеешь, мама. Дай мне сказать.
— Хорошо, Илюшенька.
Альехо откинулся на спинку стула. Сложив руки на животе, завертел пальцами. Оглядел сидящих и остановил взгляд на Витьке.
— Значит, так. Есть команда, делают новый журнал, глянец. Ребята молодые, азарт у них есть, умения есть. Но наивны, как все, кто под чужим началом ума набирался. Собрались вместе и хотят мир перевернуть. Тираж большой, спонсоры есть, реклама будет великая. Пригласили меня, дали карт-бланш, — он расцепил руки и поднял указательный палец, — на три номера! Три номера подряд могу делать, что хочу на десятке отведённых мне страниц. По договору они принимают всё, потому как мэтр. Витя?
— Я вас поздравляю, Илья Афанасьич, это здорово.
— Особой радости не слышу, но ладно уж. Фото для первого номера будешь делать ты. Под своим именем.
Звякнула ложечка, ахнула Ольга Викторовна, улыбаясь и прижимая руки к тёмной блузке. И в тишине стало слышно, как наяривает в широкой груди Рыжего мурчальный моторчик.
— Витя… — Аглая смотрела, как тот, опустив голову, мешает чёрный чай, стараясь не прикасаться к стенкам чашки. Подняв голову, встретил её взгляд и улыбнулся. От тихой и светлой его улыбки рука Аглаи на спине кота замерла.
— Это интересно, очень, — Витька стряхнул ложечку и положил её на край блюдца, — а почему же они наивны, Илья Афанасьич?
— Потому что на поле денег всем правят деньги. Ребятам кажется — талант нужен, востребован и будет продаваться, потому что он поражает и восхищает.
— А разве нет?
— Нет. Талант капризен и непредсказуем, и не таланту тягаться с ремеслухой, Витя.
— Совсем-совсем нет? Никогда? А чему же вы рады?
— Три номера — наши. Будут тебя знать не только гламурные дамочки, концепт у журнала неплох, хотят народный журнал сделать, как «Огонёк» раньше был, только без идеологии. Конечно, к четвертому номеру нас попросят учитывать мнения читателей, покупателей, спонсоров и прочую лабуду. Ты заупрямишься, я тоже. И на том сотрудничество закончится. Но эти три номера будут. А мы с тобой будем ждать следующих переворачивателей мира. И снова снимать в студии.
— Как-то цинично звучит.
— Да, — Альехо немедленно согласился и откусил от бутерброда с жёлтым лепестком сыра, — я стар, и я циник. Что не мешает мне держать свою желчь под контролем. Я знаю, мир не меняется к лучшему, но это наш мир, и мы в нём живем. Но ты не впечатлился. Хандришь? Аглая, доложи на мостик, что там, в машинном отделении происходит?
Аглая пожала плечами, взглядывая на Витьку вопросительно. С удовольствием поддержала бы шутку, но вдруг тот обидится…
— Итак, включай голову, сердце и через недельку начинай. Можешь мне рассказывать о планах, можешь своей прекрасной чернокосой деве. А можешь никому ничего. Просто сними и дадим в первый номер.
— То есть сам — всё? Что захочу?
Витька поставил на кружевную скатерку чашку. Вдруг пришло и охватило, радостное и мягкое, с покруживанием и покачиванием, запело в ухо, трогая мочку: «…всё сам и увидят, будут говорить о тебе, ведь сможешь-сможешь, поразишь в сердца… и кто знает, вдруг и перевернешь мир… там, где опустил руки Альехо». В голове завертелись картинки из возможного будущего, ещё неснятого. Невесомая майская зелень, плывущая в весенних сумерках. Лица, фигуры, знаки теней на песке и асфальте, глаза и раскрытые ладони. То, что может быть скучным, показанным тысячи раз до него, а может стать невыносимо, до боли под ложечкой, там, где душа, — настоящим. Как единственно верный звук…
Взял ложечку и стукнул ею по блюдцу. Звук получился надтреснутый и грубоватый.
— Илья Афанасьич… Вы меня извините. Такая новость. Это очень важно и спасибо вам. Вот только… Тут произошло кое-что. Я потому и позвонил. Поговорить.
Аккуратно вернул ложечку на блюдце. Альехо положил руки на колени и стал водить туда-сюда, нажимая ладонями. Ольга Викторовна заторопилась:
— Ну, пейте чай, дети. А я сериал включу. Вы поговорите, да.
— Дверь прикрой, мама, — Альехо не посмотрел, как она уходила, прихватив с собой чашку. Через открытую дверь проник в комнату дневной луч, просветил насквозь башенку седых волос, тронул позолоту на чашках и умер, разрезанный дверью.
— Давай, я слушаю.
Жёлтое солнце светило через кружево старых занавесок, и Аглая удивилась мимоходом: и через дверь оно было и вот в окно. Но подумала о высоких домах вокруг — в их окнах солнце отражалось, и это было как подарок для тех, кто провожал его, уходящее за плоские высокие крыши, взглядом. Два солнца, три, четыре. И только одно — настоящее.
Рыжий на её коленях перестал мурлыкать и прислушался. Соскочил, цепляя когтями широкую юбку, пошёл к закрытой двери. Мужчины не обратили внимания, и Аглая, встав, прошла за ним, приоткрыла, выпуская. Задержалась, вопросительно глядя на сидевшего Витьку, может, и ей уйти в кухню. Но он отрицательно покачал головой, похлопал по ручке кресла. И она вернулась, села, выпрямив спину, разгладила юбку на коленях, приготовившись слушать. Альехо напротив чуть заметно покачивался на стуле, тот поскрипывал гнутым деревом.
— Да… — охрипшим голосом сказал Витька. Огляделся, не зная, как именно начать. А потом встал и, выйдя на середину комнаты, потащил через голову пёстрый свитер, цепляя вместе с ним белую футболку. Солнце лезло по обнажающейся коже, жёлтым пальцем ведя по цветным полосам и петлям. Поскрипывание прекратилось.
Альехо сидел неподвижно и, не изменившись в лице, смотрел.
— Вот… — сказал Витька, опуская пленённые вывернутым свитером руки, — я… у меня…
— Да знал я, знал! — Альехо хлопнул ладонями по коленям, — ты что думаешь? Потому и вожусь с тобой, а то мало ли, куда тебя занесёт. С ней, — он кивнул на рисунок.
Витька уронил на пол смятую одежду. Вздохнул растерянно, но с облегчением. И повернулся, чтобы увидеть себя в узком зеркале, полускрытом листьями китайской розы в кадке.
— Я надеялся, что так… И что, Илья Афанасьич, вы? Скажете что?
