— Уберите оружие, — скомандовал Зебровски. — Милости просим в мир жуткой вампирятины.
Голос у него был не слишком довольный, а на лицо я смотреть не стала, потому что для этого пришлось бы отвернуться от Эвери, чего мне не хотелось.
Он был, на мой вкус, слишком прилизанный. Волосы мягкие, каштановые, не слишком тёмные, не слишком светлые, коротко стрижены, как стригся бы отец или дед. Такая стрижка не выходит из моды последние пятьдесят лет. Глаза под цвет волос — светло-карие. Брови темнее волос и выгнуты дугой, как часто бывает у мужчин, а женщинам приходится выщипывать линии над глазами. Ресниц не густо, но они кажутся гуще, потому что тёмные. Лицо — мягкий овал, и только лёгкая поросль бороды мешает ему выглядеть ещё моложе, чем есть. Рост почти шесть футов, но кажется ниже, хотя и не совсем понятно, почему. Все в нем говорило, что никогда с ним ничего слишком плохого не случалось. Дело не только в лице и цвете, весьма обыденных — дело в нем самом. У меня в голове складывалось вкусовое впечатление о личности, никогда не подвергавшейся испытанию всерьёз. Как это можно — стать вампиром и не утратить такой мягкости?
Я ощущала от него печаль, но это не было ощущение кого-то, кто только что убил женщину намеренно или случайно. Я ошиблась? Или он был не единственным вампиром в той вылизанной квартирке?
Эвери стоял передо мной такой грустный-грустный. Знает ли он? Он ли это сделал?
Тут постучали в дверь церкви. Стук заставил всех встрепенуться, мне кажется. В дверь церкви не стучат. Входят или не входят, но не стучат.
— Сержант Зебровски! — позвал кто-то.
Зебровски подошёл к двери и выглянул. Когда он вернулся, у него в руке был лист бумаги. Потолще, чем бывали раньше, но основные дополнения — это пункты, которые охранят меня от тюрьмы и ничем не помогут здоровью Эвери.
Зебровски подошёл ко мне, держа бумагу. Я открыла её и прочла, хотя и так знала, что там написано — это мне ордер на ликвидацию. Дни, когда охотник на вампиров мог кого-нибудь убить, не увидев сперва ордер, давно миновали, а я всегда была осторожнее многих. И против меня не было удачных судебных процессов — один из моих коллег до сих пор сидит за то, что сделал свою работу, не дождавшись оформления всех документов. Каждый, кто со мной работал, знает, что без этого клочка бумаги охоты на вампиров не будет. А с ней — почти карт-бланш.
Я пробежала текст — вполне стандартный. Я имею законное право охотиться и уничтожать любого вампира или вампиров, виновных в смерти — я прочла имена жертв, и это помогло мне сосредоточиться. Помогло вспомнить, зачем я делаю эту работу, вспомнить тех жертв, что ещё могут быть. Я уполномочена делать все, что в моих силах, чтобы найти и остановить этих убийц. Далее, я уполномочена сделать все, что в моих силах, чтобы выполнить этот ордер со всей должной поспешностью. Предъявитель сего имеет право входить в любые здания, преследуя подозреваемых. Любое лицо или лица, как человеческой, так и иной природы, препятствующие данному законному выполнению моего долга, теряют свои права, гарантированные Конституцией Соединённых Штатов и штата Миссури. Были там ещё юридические обороты, но в сухом остатке сводились они к тому, что я могла повернуться к Эвери, приставить ему пистолет к голове и спустить курок, и полиция не только не станет мне мешать, но обязана по закону помочь в выполнении моего долга.
Сама идея ордеров на ликвидацию родилась ещё когда вампиры получили законные права, и их нельзя стало убивать на месте только за то, что они вампиры. Когда-то эти ордера казались мне шагом вперёд, но сейчас я смотрела на ордер и думала: «Хм!»
А что если Эвери этого не делал? Если он невиновен?
Я посмотрела на Зебровски, и он слишком хорошо меня знал, а потому нахмурился.
— Мне не нравится этот твой взгляд. Он всегда значит, что ты собираешься усложнить мне работу.
Я улыбнулась ему и кивнула.
— Извини, но я должна убедиться, что выполню ордер на тех вампирах, на которых нужно.
Малькольм шагнул вперёд:
— Я хотел бы взглянуть на этот ордер, если он касается моей церкви и моей паствы.
Я достала ордер, раскрыла, но не дала ему в руки.
Он пробежал глазами страницу и покачал головой:
— И вы ещё нас называете монстрами.
— Не принимайте этого близко к сердцу, Малькольм, но среди моих лучших друзей есть монстры.
Я свернула и убрала ордер.
— И вы ещё можете шутить, придя сюда убивать одного из нас?
Паства зашевелилась и начала вставать. Их были сотни, а нас — горсточка. События могли выйти из-под контроля, а этого мне не хотелось. Согласно закону, я могла убить любого, кто вмешается, но меньше всего мне хотелось иметь на совести церковь, полную мучеников за веру.
Будто Малькольм прочитал мои мысли, или я его, потому что он направился к двери. Маркони остановил его протянутой рукой, но не прикасаясь.
— Мы не хотим шума, — сказал Зебровски. — И вы, Малькольм, тоже не хотите.
— Вы думаете, что я буду просто стоять и смотреть, как вы выведете члена моей конгрегации, зная, что прямо на стоянке вы поставите его на колени и казните? Кто же я такой буду после этого?
Блин, подумала я.
— За кем вы пришли? — спросил Эвери, и голос его был как он сам — мягкий, неопределённый. Притворство?
— Для начала — за тобой, — ответила я.
Карие глаза полезли на лоб:
— Почему?
— Если вы попытаетесь его забрать, мы встанем перед дверью. Вам придётся лезть по нашим телам, чтобы увести его с собой.
Я посмотрела на Малькольма и поняла, что он блефует. Он ставил на то, что мы не захотим лезть по телам членов церкви, чтобы привести ордер в исполнение здесь и сейчас. Ставил, что мы уйдём и возьмём Эвери как-нибудь в другой раз. Обычно я люблю исполнять ордер побыстрее, но сегодня, может быть, лучше отложить, не исполнять казнь на глазах у Билли Грэма нежити и его паствы.
Зебровски посмотрел на меня:
— Ты здесь охотник на вампиров, Анита. Тебе решать.
— Спасибо, — сказала я, но мне пришла в голову мысль. Я все ещё ощущала вкус Эвери. Если он у меня на радаре светится как невиновный, не могу ли я это выяснить? Малькольм попытался вытащить из меня конкретные сведения, и это обернулось против него. Я вытащила сведения из его вампиров. Я добилась очень конкретных образов, как они живут и питаются. Могу ли я сосредоточиться и вытащить из них что-то ещё более конкретное? Кажется, да. Кажется, если я коснусь Эвери, я узнаю все, что есть у него в голове, в теле, в душе. Он станет моим, моим в таком смысле, которого до сегодняшнего вечера мне бы не хотелось. Вдруг эта мысль показалась не слишком неудачной.
Наклонившись к Зебровски, я шепнула:
— Я его чувствую у себя в голове. Кажется, я могу выяснить, что он видел прошлой ночью.
— Как?
Я пожала плечами:
— Чёртова некромантия, метафизика, магия, называй как хочешь.
— Этот ордер не даёт вам права действовать магией на мою паству.
Я посмотрела на Малькольма, и взгляд этот стал недружелюбным.
— Мне разрешено использовать любые силы или возможности, которые я сочту необходимыми. Так что я имею право использовать магию, если она способствует выполнению моего долга.
— Я вам не позволю его зачаровывать.
— До тебя ещё не дошло, что я не хочу его убивать, если он этого не делал? Если я выну ему сердце и отрежу голову, а завтра окажется, что он невиновен, мне тогда что делать? Сказать: «Ой, простите?» — Меня снова начала трясти злость. Сделав глубокий вдох, я сосчитала медленно до пяти — до десяти терпения не хватило. — Я не хочу его убивать, Малькольм.
Это было сказано не зло, а почти с мольбой.
Малькольм посмотрел на меня, и такого выражения лица я у него ещё не видела. Он пытался решить, не лгу ли я.
— Я ощущаю твоё сожаление, Анита. Ты устала убивать, как устал я.
Видите ли, с вампирами проблема в том, что пусти их к себе в голову на дюйм, они пролезут на метафизическую милю. Мне не понравилось, что он так меня читает, особенно когда я под щитами. Конечно, я не знала, насколько хорошо они защищают. Не сбросила ли я их, чтобы ощутить вкус вампиров? Я подумала о них — и, да, они оказались убраны, или прорвались под волной запахов и вкусов, крови, текущей в обмякших жилах. Я стала было поднимать щиты обратно, но перед этим надо было ещё что-то сделать. Я обернулась к Малькольму:
