Его фамилия Пенниман.
— Как у Литтл Ричарда,[106] — сказал он Генри, когда они встретились и пожали друг другу руки на радиостанции. — Известный рок-н-ролльщик пятидесятых годов. Может, помните его?
— Смутно, — ответил Генри, словно в его коллекции нет всех синглов, выпущенных Литтл Ричардом. — Как я понимаю, один из отцов-основателей современной музыки.
Пенниман расхохотался, и в этом смехе Генри увидел свое возможное будущее. Но этого ли будущего он хотел для себя?
Люди смеялись и над репликами Говарда Стерна, а ему Говард Стерн никогда не нравился.
— Еще по одной! — повторяет Пенниман. Они сидят в баре гостиницы «Дуб», где Пенниман уже сунул бармену пять долларов, чтобы тот переключил телевизор с АВС на ESPN, хотя в это время там показывают уроки гольфа. — Еще по одной, чтобы скрепить договор!
Но они еще ни о чем не договорились, и Генри не уверен, что хочет договариваться. Для Джорджа Рэтбана переход на радиоканал ESPN — идея заманчивая, технически он не видит никаких проблем, его передача будет освещать спортивные события центральной части и севера страны, но…
Но что?
Прежде чем ему удается сформулировать ответ на этот вопрос, до его ноздрей долетает знакомый запах: «Мой грех», духи, которыми его жена пользовалась в особые вечера, когда хотела подать ему особый знак. Жаворонок, так он называл ее в эти вечера, когда в комнате царила темнота и они не ощущали ничего, кроме запахов, гладкой кожи и друг друга.
Жаворонок.
— Думаю, мне уже хватит, — говорит Генри. — Сегодня я еще должен поработать. Но я собираюсь обдумать ваше предложение. Серьезно обдумать.
— Нет-нет-нет, — отвечает Пенниман, и по колебаниям воздуха Генри может сказать, что тот трясет пальцем у него под носом. Генри задается вопросом, а как бы отреагировал Пенниман, если бы он, Генри, внезапно наклонился вперед и откусил мотающийся палец по вторую фалангу… Если бы Генри показал Пенниману гостеприимство округа Каули. В манере, присущей Рыбаку. Сколь громко закричал бы Пенниман? Так же, как Литтл Ричард перед инструментальной паузой в «Тутти-Фрутти»? Или потише?
— Вы не можете уйти, пока я здесь, — продолжает мистер Я-Толстяк-Но-Это-Ничего-Не-Значит. — Я — ваш водитель, знаете ли. — Он уже на четвертом стакане спиртного, так что язык у него чуть заплетается.
«Друг мой, — думает Генри, — я скорее вставлю зонтик себе В задницу, чем сяду в автомобиль, за рулем которого будешь ты».
— Между прочим, могу, — отвечает Генри елейным голосом.
У Ника Эвери, бармена, сегодня праздник: толстяк дал ему пятерку за переключение каналов, слепой — тоже пятерку, пока толстяк отлучался в туалет, чтобы вызвать такси.
— Что?
— Я сказал: «Между прочим, могу». Бармен?
— Водитель вас ждет, сэр, — отвечает Эвери. — Минуты две как подъехал.
Слышится скрип: Пенниман поворачивается на стуле. Генри не может увидеть, как хмурится толстяк, глядя на такси, стоящее у гостиницы, но чувствует это.
— Послушайте, Генри, — говорит Пенниман. — Думаю, вы чего-то не понимаете. Есть звезды спортивного радиорепортажа, конечно же, есть, вроде Тони Кронхайзера, гонорар которых исчисляется шестизначными числами, но вы в их число не входите. Дверь туда для вас закрыта. Но я, друг мой, отменный швейцар. Отсюда следует, если я говорю, что мы должны пропустить еще по одной, тогда…
— Бармен, — говорит Генри, потом качает головой. — Не могу я называть вас барменом. Хэмфри Богарту это подходит, а мне — нет. Как вас зовут?
— Ник Эвери, сэр. — Последнее слово слетает автоматически, но Эвери никогда бы не произнес его, обращаясь к толстяку, ни за что на свете. Оба посетителя дали ему по пятерке, но тот, что в черных очках, — джентльмен. И дело не в том, что он слепой, это состояние души.
— Ник, кто еще в баре?
Эвери оглядывается. В одной из кабинок двое мужчин пьют пиво. В холле коридорный говорит по телефону. За стойкой никого, кроме эти двух мужчин: один — подтянутый, хладнокровный и слепой, второй — толстый, потный, готовый выйти из себя.
— Никого, сэр.
— Здесь нет… дамы?
Он едва не спросил: «Жаворонка? Здесь нет Жаворонка?»
— Нет.
— Слушайте сюда, — говорит Пенниман, и Генри думает, что за всю жизнь не встречал человека, столь непохожего на «Литтл Ричарда» Пеннимана. Этот тип белее Моби Дика… и, наверное, таких же габаритов. — Нам есть что обсудить. Если только вы не хотите сказать, что мое предложение вас не заинтересовало.
«А такого просто не может быть, — сообщает внутренний голос Пеннимана сверхчувствительным ушам Генри. — Мы говорим о том, чтобы поставить печатный станок в твоей гостиной, дорогуша, аккурат рядом с телевизором, а от таких предложений не отказываются».
— Ник, а вы не чувствуете запаха духов? Очень легких и старомодных. Вроде «Моего греха»?
Пухлая рука падает на плечо Генри, как грелка с горячей водой.
— Грех, старина, в том, что вы отказываетесь выпить со мной еще по одной. Даже слепой видит…
— Я бы советовал вам убрать руку, — говорит Эвери, и, возможно, уши Пеннимана различают нюансы, потому что рука тут же покидает плечо Генри.
Но тут же другая, холодная рука приходит на смену первой, ласково касается шеи Генри и исчезает. Генри втягивает воздух. С ним в ноздри попадает аромат духов.
— Вы не чувствуете запаха духов? — В голосе Генри слышна мольба. Прикосновение руки к шее он может принять за осязательную галлюцинацию. Но нос никогда его не подводил.
До этого момента.
— Извините, — отвечает Эвери. — Я чувствую запахи пива… арахиса… джина, который выпил этот человек, его лосьона после бритья..
Генри кивает. Лампы за стойкой бара отражаются от его черных очков, когда он поднимается со стула.
— Я думаю, вы хотите еще выпить, друг мой. — В голосе Пеннимана слышится вежливая угроза. — По последней, чтобы отпраздновать нашу сделку, и я отвезу вас домой на моем «лексусе».
Генри чувствует духи жены. Он в этом уверен. И именно рука жены коснулась его шеи. Но внезапно его мысли переключаются на Морриса Розена… Морриса, который хотел, чтобы он послушал «Куда ушла наша любовь» в аранжировке «Грязной спермы», чтобы потом Генри прокрутил песню в передаче Висконсинской крысы. Моррис Розен, в обгрызанном ногте которого больше тактичности, чем во всем этом толстяке.
Он кладет руку на предплечье Пеннимана. Улыбается в лицо, которое не видит, и чувствует, как расслабляются мышцы под его ладонью. Пенниман решил, что все будет, как ему и хотелось.
— Вы возьмите мой стакан, — Генри предельно вежлив, — и вместе со своим засуньте себе в толстую прыщавую задницу. А если хотите, чтобы они оттуда не выскочили, подожмите своим концом.
