Но сейчас, когда хороводом вились вокруг новые мелочи, крошечные, но рождающие большую надежду, а она всегда больше того, что родит её, впервые подумал о том, что надо знать не только о себе. И свет, зажигающийся в огромной пещере, может принести ему знания. И не только ему?
Но чтобы узнать, нужно оторваться от Леи, сделав шаг туда, где он не сможет слышать пещеру и не сможет вернуться при звуках опасности. Если его обнаружат, то его Леи…
Пригнулся сильнее и, не разжимая кулаков, сделал шаг в сторону света. Ещё раз оглянулся, кусая губы, и сделал ещё один шаг, ощущая, как рвётся вечная нить, связывающая его сердце с сердцем его женщины. Теперь он не успеет её защитить, подумал, и — метнулся в чёрную тень колонны. Через плечо посмотрел назад. Теперь он почти не видел своей пещеры, чей свет был много тусклее здешнего. Мерно капала у стены вода, и ему захотелось разбить капель кулаком, убить звук, мешающий слышать. Но это лишь малая помеха, убери ее — останутся другие. И главная — это его шаги, уводящие всё дальше от маленькой пещеры.
Плавно ступая и по-прежнему не разгибаясь, пересёк жирный свет и укрылся за выступом стены. Подождал, слушая отдалённые шаги стража, и, обогнув выступ, спрятался в тени следующей колонны, покрытой натёками каменной слизи. Выглянул, проверяя расстояние до открытого места. И замер, когда в стоячем воздухе среди жирных сквозняков, пахнущих мускусом, послышался тихий стон. Сердце рванулось назад, к Леи, пробежать, грохоча шагами, кинуться в тёмный закут, укрыть собой и, может быть, перегрызть ей горло, прекратив, наконец, мучения. А с ним пусть делают, что хотят. Но тёплый воздух качнулся со стороны дыры, и в нём ничего, тишина. И он решил для себя — показалось, послышалось. Лёг на пол и, перекатившись по открытому участку, привалился к торчащему из ровного пола валуну. Тут нельзя было встать в полный рост, и он полежал, отдыхая, собирая рукой стекающую по скользкому боку камня воду и обсасывая мокрые пальцы. Встал на колени и выглянул, пряча голову за иззубренной макушкой валуна.
Огромная пещера, освещённая красноватым светом лениво мигающих факелов, была уставлена вросшими в пол валунами, самый маленький — размером с охотничий шалаш. Верхушки камней грубо выдолблены углублениями, как большие чаши. И в каждой чаше пауком размером с человеческое тело уложен каркас из блестящих металлических прутьев, свитых по-разному и схваченных на перекрестьях толстыми гнутыми верёвками из металла. А поверх странных гнёзд в красноватом воздухе мерцали, подрагивая, прозрачные цветы, большие и прекрасные, опиравшиеся на толстые стебли, тянущиеся из-под камня.
Красные, как закат над рекой, синие, как дневное небо, белые, как кудрявое перо речного лебедя, жёлтые, как новорожденные цыплята, — цветы набухали запахом, от которого улетала голова, и становились плотнее, ярче. А когда запах истончался, цветы почти исчезали, мерцая, как умирающий сон, и топорщились по краям прозрачных лепестков острые концы прутьев.
Койсу дышал глубоко и мерно, так что болело в груди, и, сам того не замечая, поднимался во весь рост, завороженный переливчатой красотой. В голове закружились старые воспоминания, из детства, когда, привалившись к материнским коленям, он слушал певучие сказки о земле радости, куда уходят самые лучшие, красивые женщины и смелые мужчины, чтобы вечно жить, купаясь в счастье.
— Вот она, — прошептал растрескавшимися губами и улыбнулся. Он вернётся в пещеру, заберёт свою Леи и принесёт сюда. Уложит в самый красивый цветок и сядет рядом, держа за руку, глядя, как её грудь поднимается и опускается, наполняясь прекрасным ароматом цветов земли радости.
И нахмурился, напряжённо глядя через слёзы, как цветы исчезают, показывая острые злые прутья, вылезающие через нежные очертания лепестков. Судорожно вдохнул, ища нежного аромата, но в ноздри вбился тяжёлый запах змеиных тел и человеческого пота. Резким движением смахнул слёзы, задевая нос, и, не успев подумать, упал, подкосив колени, ткнувшись лицом в грубую поверхность камня, — перед закрытыми глазами расплывалась последняя увиденная картинка: сотни плоских змеиных голов с полуоткрытыми пастями, свисая с выступов стен, глядели на валуны, и, когда головы дёргались в такт, цветы, исходя ароматом, появлялись и крепли.
…Обман… они наводят обман… и факелы, свет. Это — для людей. Для нас…
Голова рвалась от боли — понять, понять! Понять! Но для этого нужно было время. Хотя бы самая капля его, — уложить в голове увиденное, повернуть, разглядывая, и, может быть, для понимания смотреть ещё…
Он не привык думать, проведя всю жизнь в подчинении законам, в которых было прописано всё. А потом найдя в толще земли другие законы, которые также ничего не упускали. И теперь попытки думать усиливали головную боль, будто внутри черепа поселились злые хорьки и грызли кость крепкими зубами.
Прижимая лицо к грубому камню, Койсу терпел и ждал. И на поверхность болезненной каши медленно выплыли первые мысли, ведущие не к удивлению, а к тому, что надо сделать сейчас. Ударяя в медный гонг, перечисляли сами себя, говоря с ним.
— Если тебя еще не учуяли, значит, Владыки заняты другим. Так не бывало ещё, но так есть. Если горят факелы, показывая цветы, которых нет, то это для людей, а не змей. Если странные прутья, свитые в металлические скелеты, спрятаны под прекрасными цветами, то и это для людей. Так не было, но сейчас так есть. А если ты не можешь понять, зачем всё это, то должен узнать ещё. Так не бывало с тобой, но так есть. Если ты жил, не думая собственной головой, и это привело тебя сюда, в тёмный закут, где лежит измученная страданиями Леи, то пришла пора научиться думать. Ты никогда не думал, Койсу, ну так начинай!
Он лёг на пол, сворачиваясь клубком, чтобы не высунулась из-за камня рука или нога, и замер. Медленно капало вдалеке и перед глазами, поблёскивая в отражённом от стены свете, текли кривые струйки воды. Койсу неслышно дышал, по падению капель определяя, сколько времени держится запах цветов, каждый раз на несколько капель дольше. И, наконец, когда капли срывались и срывались, а запах перестал исчезать, снова встал на колени и, перебирая руками по камню, приподнял голову над верхушкой валуна.
Пещера исчезла. Огромный зал был наполнен зеленью, толстые стебли лиан вились по земле и по стенам, закручивались петлями, и среди зубчатых, узких, широких, круглых листьев расцветали цветы размером с человека, свернувшегося клубком. Раскидывая сильные окраинные лепестки, открывали нежное нутро, заполненное кудрявым пухом из множества мелких лепестков, похожее на гнёзда для самых красивых птиц. И сами птицы появились, яркие и звонкие, перепархивали с ветки на ветку, сидели, раскачиваясь в петлях лиан, пробовали горло, вдруг заливаясь короткими трелями. А над цветами стояли маленькие радуги, точь такие, вспомнил зачарованный Койсу, какие бывают перед временем дождей, в последние дни яркой Айны.
