Ральф вспомнил астральные следы – те самые, которые были похожи на схемы танцевальных па из учебника Артура Миллера, – и ему показалось, что он все понял. Дорожки следов, поначалу такие яркие, постепенно растворялись, как табачный дым… ну, если забыть о том, что на самом деле табачный дым не растворяется, а оседает на стенах, на окнах и в легких. Наверное, ауры тоже оставляют осадок. Может быть, мало следов одного-двух людей, чтобы этот осадок заметить, но Общественный центр – самое вместительное помещение в четвертом по величине городе штата Мэн. Ральф подумал обо всех людях, которые прошли через эти двери со дня открытия центра – банкеты, конференции, концерты, баскетбольные матчи, – и понял, что собой представляет этот полупрозрачный шлак. Это как те углубления, которые появляются на старых, истертых лестницах.
Сейчас это не важно, милый, думай лучше о деле.
Тем временем Конни Чанг нацарапала свое имя на оборотной стороне сентябрьского счета за свет, который протянула ей Луиза. Ральф смотрел на полупрозрачный осадок на асфальтовом пятачке у дверей, выискивая след Атропоса – скорее запах, чем видимый след, отвратительный мясной дух, наподобие того, что стоял в лавке мясника, мистера Хьюстона, когда Ральф был маленьким.
– Спасибо, – проворковала Луиза. – Я сказала Нортону: «Она выглядит точно так же, как по телевизору, как маленькая китайская куколка». Вот точно так и сказала.
– Не за что, – ответила Конни, – но мне действительно нужно работать.
– Конечно-конечно. Передайте привет от меня Дэну Ратеру. Передайте ему, что я сказала: «Мужайся!»
– Обязательно передам. – Конни улыбнулась и вернула ручку Розенбергу. – А теперь, если вы нас извините…
Если здесь что-то и есть, то оно выше, чем я сейчас, подумал Ральф. Надо подняться немного повыше.
Да, но надо быть осторожным, и не только потому, что время на верхних уровнях идет быстрее, а время сейчас – на вес золота. Просто если мы поднимемся слишком высоко, мы исчезаем из мира краткосрочников, а это такое событие, которое может отвлечь всех этих телевизионщиков даже от сегодняшнего выступления… по крайней мере на первое время.
Ральф сосредоточился, и на этот раз вместо вспышки был безболезненный спазм, как бы рывок в голове. Цвета бесшумно ворвались в мир, все осветилось ярким сиянием. Но самым ярким, угнетающим лейтмотивом был черный цвет савана смерти, и он гасил все остальные краски. Ральфа вновь охватила тоска и чувство необоримой слабости, сжав его сердце невидимыми клещами. Он понял, что нужно как можно быстрее все сделать и вернуться на уровень краткосрочников, иначе из него выпьют всю жизненную силу.
Он посмотрел на двери. В первый момент он не увидел вообще ничего, кроме блекнущих аур краткосрочников… а потом ему вдруг стало ясно… понимание проявилось, как проявляются буквы, написанные лимонным соком, если подержать письмо-невидимку над огнем.
Он ожидал чего-то противного, чего-то, что пахнет, как гниющие потроха в мусорных баках за лавкой мистера Хьюстона, но на самом деле все было гораздо хуже – наверное, потому, что неожиданно. Комки кровавой слизи налипли на дверь – может быть, отпечатки неугомонных пальцев Атропоса, – а на асфальтовом пятачке у входа натекла большая лужа той же мутно-красной субстанции. В этой слизи было что-то насколько ужасное – настолько чужое, – что по сравнению с ней трилобитовые жуки казались почти нормальными. Это было похоже на лужу блевотины, оставленную собакой, страдающей от какого-то неизученного вида бешенства. Следы этой субстанции тянулись от лужи сначала подсыхающими кляксами, а потом – мелкими каплями, как от разлитой краски.
Ну конечно, подумал Ральф. Вот почему нам нужно было приехать сюда. С учетом того, что готовится, маленький ублюдок просто не может не посетить сегодняшнее мероприятие. Для него это как кокаин для старого наркомана.
Он представил, как Атропос стоит прямо здесь, на этом самом месте. Стоит, смотрит… и ухмыляется… а потом подходит и кладет руки на дверь. Гладит их. Оставляет грязные слизистые следы. Пьет энергию из этой самой черноты, которая забирает силу у Ральфа.
Конечно, у него есть и другие дела… у сверхъестественного существа вроде Атропоса не бывает не занятых дней… но здесь ему словно медом намазано. Он должен быть здесь, как бы он ни был занят. Его сюда тянет неодолимо. Как большой член – распаленную нимфоманку.
Луиза подергала его за рукав, и он повернулся к ней. Она все еще улыбалась, но лихорадочный блеск у нее в глазах делал эту улыбку больше похожей на беззвучный крик. У нее за спиной Конни Чанг и Майкл Розенберг возвращались ко входу в центр.
– Уведи меня отсюда, – прошептала Луиза. – Я больше не выдержу. Я чувствую, что схожу с ума.
[Хорошо, нет проблем.]
– Я не слышу тебя, Ральф, и потом, сквозь тебя, кажется, солнце просвечивает. Боже мой, точно!
[Ой… подожди…]
Он сосредоточился и опустился вниз. Цвета сразу поблекли, аура Луизы как будто втянулась в кожу.
– Так лучше?
– Да уж. Поплотнее в любом случае.
Он слабо улыбнулся.
– Ладно, пойдем.
Он взял ее за руку и повел к тому месту, где их высадил Джо Вайзер. В том же самом направлении, куда вели кровавые кляксы.
– Ты нашел, что искал?
– Да.
Она вмиг просияла.
– Здорово! Я видела, как ты поднимался. Знаешь, это было странно – видеть, как ты бледнеешь, словно старая фотография, а потом… когда сквозь тебя стало просвечивать солнце… это было уже совсем странно. – Она строго посмотрела на него.
– Страшно, да?
– Нет… на самом деле не страшно. Просто странно. Вот жуки… они действительно страшные. Уф!
– Я понимаю, о чем ты. Но они все остались там.
– Да, но это еще далеко не конец. Нам еще столько всего надо сделать…
– Да… долог и труден обратный путь в Рай, как сказала бы Каролина.
– Просто будь рядом, Ральф Робертс, и не вздумай теряться.
– Ральф Робертс? Какой еще Ральф Робертс?! Меня зовут Нортон.
И к его несказанной радости, Луиза рассмеялась.
1Они медленно прошли через заасфальтированную стоянку, расчерченную на ячейки желтыми линиями. Сегодня, подумал Ральф, все эти ячейки будут заняты. Прийти, посмотреть, послушать, показаться здесь… и самое главное, показать всему городу и всей стране, что тебя не запугают и все чарли пикеринги в мире. Даже то меньшинство, которое, испугавшись, все-таки не придет, заменят просто любопытные, которых всегда хватает.
Приблизившись к беговой дорожке, они приблизились и к краю савана смерти. Здесь он был толще, и теперь Ральф различал медленное, вращающееся движение, как будто саван состоял из мелких частиц какого-то обугленного вещества. Это напоминало воздух над открытой печью мусоросжигателя, подернутый рябью от жара и мерцающий кусочками горелой бумаги.
