Ральф неожиданно вспомнил Барбару Ричардс там, в «Женском попечении», — Барбару Ричардс, которая мгновенно расслабилась, когда к ней приблизилась Лоис. Ей было не важно, что Лоис роется в своей сумочке и вытаскивает что-то; важно было то, что Лоис — женщина. За рулем «кадиллака» сидела Сандра Маккей; Ральфу не нужно было спрашивать Элен, чтобы узнать это. Они увидели женщину и не обратили внимания на наклейки. Мы — семья. Здесь, со мной, мои сестры.
— Когда Дини сказала, что вылезающие из машины люди вооружены и одеты в армейскую форму, мы подумали, она шутит. Правда, кроме Гретхен. Она велела нам как можно быстрее спуститься вниз. Потом она пошла в гостиную. Наверное, хотела вызвать полицию. Я должна была остаться с ней.
— Нет, — сказала Лоис и провела пальцами по шелковистым каштановым локонам Натали. — Ты должна была позаботиться о Нат, разве нет? И сейчас должна.
— Наверное, — глухо пробормотала Элен. — Наверное, должна. Но, Лоис, она была моей подругой. Моей подругой.
— Я знаю, родная.
Лицо Элен расползлось, как тряпка, и она стала плакать. Натали взглянула на свою мать с выражением комического изумления, а потом тоже начала реветь.
— Элен, — сказал Ральф. — Элен, послушай меня. Я должен тебя кое о чем спросить. Это очень, очень важно. Ты слушаешь?
Элен кивнула, но продолжала плакать. Ральф понятия не имел, слышит она его на самом деле или нет. Он глянул на угол дома, прикидывая, скоро ли из-за него появятся полицейские, а потом глубоко вздохнул:
— Как ты думаешь, есть шанс, что они не отменят сегодняшний сабантуй? Хоть один шанс? Ты знала Гретхен не хуже остальных. Скажи, что ты думаешь.
Элен перестала плакать и уставила на него свои неподвижные, широко распахнутые глаза, словно не могла поверить в то, что сейчас услышала. Потом эти глаза стали наливаться пугающей злобой.
— Как вы можете спрашивать? Как вы можете спрашивать о таком?
— Ну… потому что… — Он запнулся, не в силах продолжить. Меньше всего он ожидал столкнуться со злобой.
— Если они остановят нас сейчас, они победят, — сказала Элен. — Вы что, не понимаете? Гретхен мертва, Меррили мертва, Хай-Ридж сгорел дотла вместе со всем, что принадлежало некоторым из нас, и если они остановят нас сегодня, они победят.
Какая-то часть рассудка Ральфа — где-то в глубине — сделала жуткое открытие. Другая часть, которая любила Элен, дернулась, чтобы застопорить его, но дернулась слишком поздно. Ее глаза были похожи на глаза Чарли Пикеринга, когда тот сидел рядом с ним в библиотеке; ни одна разумная мысль на свете не может сделать человеческие глаза такими.
— Если они остановят нас сейчас, они победят! — выкрикнула она; Натали на ее руках заплакала сильнее. — Вы что, не понимаете? Не ПОНИМАЕТЕ, мать твою? Мы никогда не допустим этого! Никогда! Никогда! Никогда!..
Она резко вскинула свободную руку и направилась за угол дома. Ральф потянулся за ней и дотронулся кончиками пальцев до ее блузки. Вот и все.
— Не стреляйте в меня! — кричала Элен полицейским, находившимся с другой стороны дома. — Не стреляйте в меня, я из тех женщин! Я из тех женщин! Я из тех женщин!
Ральф ринулся за ней — не думая, чисто инстинктивно, — но Лоис удержала его сзади за ремень: — Лучше не ходи туда, Ральф. Ты мужчина, и они могут подумать… — Привет, Ральф! Привет, Лоис! Они оба обернулись на этот новый голос. Ральф тут же узнал его. И одновременно удивился и не удивился. Возле бельевых веревок, провисающих под весом горящих простыней и одежды, в вылинявших фланелевых брюках и старых высоких кроссовках, обмотанных изоляционной лентой, стоял Дорранс Марстеллар. Его волосы, такие же шелковистые, как у Натали (только не каштановые, а белые), развевались на октябрьском ветерке, прочесывавшем верхушку холма. Как обычно, в одной руке он держал книжку.
— Пошли, эй, — сказал он, махая им рукой и улыбаясь. — Поторопитесь. Времени осталось не много.
4
Он повел их в западном направлении от дома по заросшей сорняками, почти заброшенной тропинке. Сначала они миновали обширный огород, где весь урожай уже был собран, кроме кабачков и тыкв, потом прошли через яблоневый сад, где яблоки только созревали, а потом через густые кусты ежевики, где повсюду торчали колючки, стремившиеся разодрать их одежду. Когда они выбрались из зарослей ежевики в темную рощицу старых сосен и елей, Ральфу пришло в голову, что теперь они уже должны быть на ньюпортской стороне холма.
Дорранс шагал быстро для человека его возраста, и с его лица не сходила безмятежная улыбка. Книга, которую он нес, называлась «С любовью. Стихи. 1950–1960» и была написана человеком по имени Роберт Крили. Ральф никогда не слыхал о нем, но полагал, что мистер Крили тоже никогда не слыхал об Элморе Леонарде, Эрнесте Хэйкоксе или Луисе Л'Амуре. Он лишь один раз попытался заговорить со стариной Дором, когда они наконец добрались до скользкого и усеянного предательски острыми сосновыми иглами подножия склона. Прямо перед ним, пенясь, протекал холодный ручей.
— Дорранс, что ты здесь делаешь? Кстати, как ты вообще оказался здесь? И куда, черт возьми, мы идем?
— О, я почти никогда не отвечаю на вопросы, — широко улыбаясь, ответил старина Дор. Он оглядел ручей, потом поднял палец и указал на воду. Маленькая коричневая форель подпрыгнула в воздух, стряхнула яркие капельки с хвоста и снова плюхнулась в воду. Ральф и Лоис взглянули друг на друга с одинаковым выражением — Я в самом деле видел то, что мне сейчас показалось? — на лицах.
— Нет, нет, — продолжал Дор, сходя с берега и становясь на мокрый камень. — Почти никогда. Слишком трудно. Слишком много возможностей. Слишком много уровней… а, Ральф? Мир полон уровней, правда? Как дела, Лоис?
— Отлично, — рассеянно ответила она, следя за тем, как Дорранс переходит через ручей по нескольким удобно расположенным камням. Он расставил руки в стороны, приняв позу, делавшую его похожим на самого старого на свете акробата. Как только он добрался до противоположного берега, с холма позади них раздался… не то чтобы взрыв, а какой-то яростный всплеск.
А вот и цистерны, подумал Ральф.
Дор посмотрел на них с другой стороны ручья, улыбаясь безмятежно, как Будда. Ральф поднялся вверх на один уровень, на сей раз совершенно не собираясь этого делать и без всякого щелчка в мозгу. Цвета ворвались в день, но он почти не заметил их; все его внимание сосредоточилось на Доррансе, и почти на десять секунд он забыл дышать.
