С того первого раза прошло время, но как измерить его в этом заколдованном мире, Кентон не знал. Как и корабль, он запутался во вневременной паутине.
Сон за сном лежал он на скамье, ожидая ее. Она не выходила из каюты. Или если и выходила, то не попадалась ему на глаза.
Он не рассказывал викингу, что сумел разорвать чары сна. Сигурду он предан душой и телом. Но он не был уверен в хитрости северянина, не был уверен, что тот сумеет изобразить сон, как это делал Кентон. Он не мог рисковать.
И вот Шарейн стояла и смотрела на него с палубы возле изумрудной мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И в лице Шарейн не было насмешки. И когда она заговорила, слова ее нашли отклик в его сердце.
— Кто бы ты ни был, — шептала она, — две вещи ты можешь делать. Пересекать барьер. Оставаться бодрствующим, когда другие рабы спят.
Ты сказал, что можешь разорвать цепи. Поскольку те две вещи ты можешь делать, я верю, что и третья может оказаться правдой. Если только…
Она помолчала; он прочел ее мысли.
— Если только я не солгал тебе, как лгал раньше, — спокойно сказал он. — Что ж, я тебе не лгал.
— Если ты разорвешь цепи, — сказала она, — ты убьешь Кланета?
Он сделал вид, что думает.
— Зачем? Зачем? — в голосе ее звучало презрение. Разве он не заковал тебя в цепи? Не высек тебя? Не сделал тебя своим рабом?
— А разве Шарейн не прогнала меня копьями? — спросил он. — Разве не Шарейн сыпала мне соль на раны своими насмешками? Своим смехом?
— Но… но ты лгал мне! — воскликнула она.
Снова он сделал вид, что раздумывает.
— И что же получит этот лжец, слабак и раб, если убьет ради тебя этого черного жреца? — спросил он.
— Получит? — повторила она, не понимая.
— Чем ты мне за это заплатишь? — сказал он.
— Заплатить тебе? Заплатить? — Она жгла его своим презрением. — Тебе заплатят. Ты получишь свободу, любые из моих драгоценностей — все бери…
— Свободу я и так получу, убив Кланета, — ответил он. Какая польза мне от драгоценностей на этом проклятом корабле?
— Ты не понимаешь, — сказала она. — Когда ты убьешь черного жреца, я смогу высадить тебя в любом месте, где захочешь, в этом мире. Тут везде ценятся драгоценности.
Она помолчала и добавила:
— И разве они не ценятся в твоем мире, куда ты, кажется, можешь возвращаться, когда тебе грозит опасность?
Голос ее теперь был, как сладкий яд. Но Кентон только рассмеялся.
— Чего же ты хочешь? — спросила она. — Если этого недостаточно, чего же еще?
— Тебя!
— Меня? — выдохнула она. — Я, которая не отдавалась за плату никому. Я — должна отдаться тебе? Ты избитый пес. — Она бушевала. — Никогда!
До этого момента Кентон вел рассчитанную игру; теперь же он почувствовал гнев, такой же настоящий, как и ее.
— Нет! — воскликнул Кентон, — Нет! Ты не отдашь себя мне! Клянусь Богом, Шарейн, я возьму тебя!
Он протянул к ней сжатые в кулак закованные руки.
— Я буду хозяином корабля, и без всякой твоей помощи. Ты назвала меня трусом и лжецом, а теперь готова бросить мне плату мясника. Я захвачу корабль своими руками. И теми же руками возьму тебя!
— Ты угрожаешь мне! — Лицо ее покраснело от гнева. — Ты!
Она прижала руку к груди, достала кинжал и бросила в него. Но он, как будто ударившись о невидимую стену, упал, со звоном у ее ног, лезвие откололось от рукояти.
Она побледнела, съежилась.
— Ненавидь меня! — насмехался Кентон. — Ненавидь меня, Шарейн: что такое ненависть, как не очищающий пламень для чаши любви?
Она ушла и дверь каюты закрыла вовсе не бесшумно. А Кентон, мрачно усмехаясь, склонил голову на весло. Скоро он спал, как и его сосед-северянин.
Глава X
На корабле под парусом
Он проснулся от шума и суматохи по всему кораблю. На белой и черной палубах стояли люди. Они указывали куда-то руками, разговаривали, жестикулировали. Стая птиц, первая увиденная им в этом странном мире, пролетела над головой. Крылья у птиц были похожи на крылья больших бабочек. Оперение сияло, как лакированное золотом и яркой зеленью. Из раскрытых клювов доносились крики, похожие на перезвон маленьких колоколов.
— Земля! — воскликнул викинг. — Мы входим в бухту. Должно быть, кончаются пища и вода.
Дул ветер, и корабль шел под парусом. Не думая о биче Зачеля, Кентон взобрался на скамью и взглянул вперед. Надсмотрщик не обратил на это внимания, его собственный взгляд устремлен туда же.
Перед ними находился солнечно-желтый остров, высокий и круглый, усеянный кратерами радужной расцветки. Если не считать этих углублений, весь остров казался сверкающим топазом, от основания лежавшего в переливчатом мелком лазурном море, до вершины, на которой росли деревья с листвой, похожей на оперение; ветви деревьев напоминали огромные плюмажи из страусиных перьев, окрашенные в тусклое золото. Над ними и в них мелькали яркие вспышки — как многочисленные летающие цветы.
Корабль подошел ближе. На носу собрались девушки Шарейн, они смеялись и болтали. А на галерее стояла Шарейн и смотрела на остров грустным задумчивым взглядом.
Теперь берег был совсем рядом. Опустился парус. Корабль на веслах медленно подходил все ближе и ближе. И только когда нос чуть не уткнулся в берег, кормчий резко повернул рулевое весло и развернул корабль. Они плыли вдоль берега, и султаны странных деревьев овевали палубу своими листьями, похожими на ту листву, которую рисует мороз на стекле. Топазно-желтыми и солнечно-янтарными были эти листья, а ветви, с которых они свисали, блестели, как высеченные из желтого хризолита. На них висели огромные гроздья пламенно-алых цветов в форме лилий.
Медленно, все более медленно плыл корабль. Он вполз в широкую расщелину, которая рассекала остров почти до его середины. Берега расщелины пестрели многоцветными кратерами, и Кентон теперь увидел, что это просто поля цветов, росших как бы глубокими круглыми амфитеатрами. А сверкающие вспышки оказались птицами — птицами всех размеров: маленькие — не больше стрекозы, а у самых больших размах крыльев, как у кондоров с высоких Анд. Большие и маленькие, все они летали на ярких крыльях бабочек.
Остров дышал ароматом. И на нем не было ничего зеленого, кроме изумрудного сверкания птичьих перьев.
Мимо них скользила долина. Все медленнее мыли палубу ветви деревьев. Корабль проскользнул в устье оврага, в конце которого водопад обрушивал дождь жемчужин в золотой бассейн, обрамленный папоротником. Послышался звон цепи, упал якорь. Нос корабля развернулся, прорезал листву, уперся в берег.
