Я бережно принял её и покорно пошёл — точно слепой за поводырём.
На улице было темно до боли а глазах. Иногда фонари разрезали густой маслянистый мрак, точно тупые мутные скальпели.
Я плёлся за ней и слушал шаги её башмачков. Мягкий, округлый, лаковый звук.
Когда свет фонарей высекал её образ из темноты, я смотрел на её лицо. Его покрывали редкие капли веснушек — словно пятна золотого солнечного света на нетронутом белом снегу. В адском малиновом чаде бара я их не заметил.
Рейчел?
Люди мелькали где-то вдали — силуэты из чёрной бумаги. Мы были одни, очерчены ведьминским кругом.
Я нагнал её, резко схватил за плечи. Тугие и мягкие, точно подбитые ватой. Впервые с тех пор, как она подала мне руку, я ощутил её тело. Чужое детское тело.
— Как?
Она отстранилась, тихо смеясь. Этот заливистый смех был похож на реквием. Траурный марш, отбиваемый на треугольнике.
— Я просто очень хотела жить, — сказала она, раздвигая в улыбке мармеладные губы.
— Вселиться в ребёнка проще всего, — продолжала она деловито. Так маленькая девочка, играя, растолковывает что-то безмозглой кукле или плюшевому мишке. — Знаешь, она была очень слабой, эта девчонка. Даже смешно.
— Она умерла?
Чёрная ручка, облитая лайкой, заскользила рассеяно по очертанью щеки. Туда и сюда. Миниатюрные пальцы — как коготки. Туда и сюда. Жест Рейчел.
— Нет. Она ещё здесь, хотя и глубоко. Я её чувствую. Я как будто оккупировала дом, а она притаилась в подвале и только скулит от ужаса.
Я покачал головой:
— Ты — маленький демон, сбежавший из ада.
В ответ она очень серьёзно кивнула — будто послушный ребёнок, который прилежно внимает тому, что изрекают мудрые взрослые. Глаза были чистые, как у грудного младенца. Но где-то на дне я по-прежнему видел её, мою Рейчел. Она утопала в зрачках и тянула ко мне истощённые белые руки из чёрной болотистой заводи…
Рейчел. Я вспомнил её неподвижное тело — сплошные углы и острые грани, — на полировке паркета, среди неуместных солнечных зайчиков. Окаменевшая, твёрдая, мёртвая, как тот грязно-серый стакан на столе, застывший в вонючей луже вина. Её голова была плотно прижата к плечу, а облако светлых волос расплескалось по полу, словно дрожащее ртутное озеро.
Точно волосы были ещё живыми. А Рейчел была уже мёртвой. И я вместе с ней.
Я вырвался, как из ночного кошмара, из этого страшного дня, с его солнцем и полированным полом, и вновь посмотрел на свою провожатую. Она улыбалась, — как будто это она только что наслала пчелиный жалящий рой нестерпимых, незабываемых образов. Быть может, так всё и было. Не знаю. Но она улыбалась уже не по-детски, а цинично и холодно. Рейчел. Улыбка Рейчел. На детском лице с пуховыми щёчками эта улыбка была неуместной и страшной, как узловатый рубец или клеймо.
Одержимая. Маленький демон, сбежавший из адского пекла. Моя Рейчел. Моя любимая Рейчел.
— И что будет дальше?
Она повела небрежно плечами. Заплясали в мертвенном фонарном дурмане идеальные локоны, алый атласный бант.
— Я не знаю. Откуда я могу знать? Возможно, это всё ненадолго, и я скоро отправлюсь туда, где и должна находиться. Или я удержусь в этом теле и стану в нём жить и расти. Послушай, а вот это забавно. Лет через десять я стану красивой девушкой. А ты для меня окажешься старым.
— А сейчас?
— Что — сейчас?
Я осторожно встал перед ней на колени и стиснул её безвольные ручки в чёрных перчатках.
— Сейчас я для тебя не старый?
Я вдохнул аромат её неизменных духов и слащавый молочный запах ребёнка. Я зарылся лицом в облако кружев и кукольных локонов. На белом лице, заслонившем весь мир, глаза расползались винными пятнами.
Она разомкнула сжатые губы, и на меня резко пахнуло свежестью мяты. Мятная паста. Это было до блеска отмытое тело послушной маленькой девочки, чистившей зубы утром и вечером.
Я ощутил возле лица её мятный щекочущий голос.
— А я? Я для тебя не слишком молода?
Мои пальцы жадно впились в дебри её жгучих волос. Я неуклюже вцепился ртом в её губы — розового тёплого моллюска.
Я стиснул её, как будто желал раздавить. Я не знал, что творят мои одержимые руки, пока не услышал пронзительный треск разрываемой ткани, а её ноги не сжали до боли моё колено.
И в этот же миг Рейчел не стало. Она испарилась. Исчезла. Ушла в никуда. Ускользнула в свой ад, или ещё один Дьявол знает куда. Она снова, снова меня покинула. В моих деревянных объятиях бился и вырывался ребёнок — чужой, незнакомый. Девочка в белом разорванном платье, визжавшая, словно свинья во время заклания. В лицо мне летели жирные капли слюны и истеричных кипящих слёз.
Я зарычал и начал её трясти. Так же, как тряс в тот проклятый непоправимый день её бездыханное тело. Тело моей обожаемой Рейчел. Это неправда. Она не могла умереть. Не могла меня бросить. Я не хочу. Не могу. Верните её. Мне нужна она, мне нужна моя Рейчел!
Пронзительный вопль этой девчонки вспарывал уши, как ржавая бритва. Я ударил её по лицу — у меня под рукой точно лопнула кожа спелого персика.
Уходи! Умри! Ты мне не нужна! Мне нужна моя Рейчел! Будь ты проклята, дрянь!
Я вцепился в её тощую шею; из-под ногтей побежали багровые нити. Её голова нелепо болталась, как на шарнире. Вправо и влево, влево и вправо…
За спиной у меня послышался окрик. Какие-то руки схватили меня, оторвали от девочки, бросили оземь. Тяжёлый, как наковальня, сапог огрел меня по спине. Я взвыл, рванулся и побежал, петляя и спотыкаясь. Я разбивался о темноту, как о скользкие чёрные камни. Где-то вдали грохотала погоня. Я бежал от себя, от погони, от изувеченной маленькой девочки. Я бежал и бежал, а Рейчел смеялась; она хохотала, восторженно, дико, а свет фонарей был её волосами, паутиной волос, в которой я увязал, как муха… та муха в стакане… в загнивающей луже вина не дощатом столе… в баре…
… Меня, разумеется, ищут. Ещё бы. Я педофил, маньяк, извращенец. Возможно, даже детоубийца.
Не знаю, жива ли та сопливая маленькая дрянь. Мне всё равно. Какое мне дело. Я помню только лохмотья белого кружева, тонкую шею в тисках моих рук и тупые глаза, слепые от ужаса. Чужие глаза. Глаза, в которых не было Рейчел.
Я знаю, что должен быть осторожным. Я провожу каждый день в новом отеле. Но каждую ночь я забредаю в какой-нибудь бар на окраине. Я сижу и смотрю на нетронутый липкий стакан, засиженный мухами, будто мечтаю найти в вине ответы на все вопросы. Но я не пью. Я не могу больше пить.
Я выхожу и брожу без цели и смысла. Ползаю, как таракан, кругами, по высохшим венам пустых переулков, по площадям, на которых горят в лунном свете качели, хранящие сладкий молочный запах маленьких девочек.
