А потом он подпрыгнул и прищелкнул каблуками.
Луиза показала ему на старое кресло-качалку со сломанным полозом.
[Шляпа была там, на сиденье. А расческа лежала под ней. Это расческа Джо Вайзера, да?]
[Да.]
Она тут же отдала расческу ему.
[Возьми. Я не настолько рассеянная, как думает Билл, но иногда я теряю вещи. А если я ее потеряю, я себе этого не прощу.]
Он взял расческу и машинально сунул ее в задний карман, но потом вспомнил, с какой легкостью Атропос вытащил ее из другого заднего кармана. Как два пальца об асфальт. Поэтому он положил расческу в передний карман брюк и снова взглянул на Луизу, которая смотрела на обкусанную панаму Билла с тем выражением, с которым Гамлет, должно быть, смотрел на череп бедного Йорика. Когда она подняла глаза, Ральф увидел в них слезы.
[Он любил эту шляпу. Считал, что в ней он смотрится очень модно и стильно. Разумеется, он не смотрелся ни модно, ни стильно – это был все тот же старина Билл, – но он думал, что выглядит хорошо, вот что важно. Тебе так не кажется, Ральф?]
[Да, наверное.]
Она положила шляпу обратно на сиденье кресла-качалки и повернулась, чтобы исследовать коробку, забитую какими-то тряпками, похожими на подержанную одежду с дешевой распродажи. Как только она отвернулась, Ральф наклонился вперед и принялся шарить под креслом, надеясь разглядеть в темноте блеск пары сережек. Если шляпа Билла и расческа Джо здесь, то, может быть, и сережки Луизы…
Но под креслом не оказалось ничего, кроме пыли и розового детского башмачка.
Мне бы следовало догадаться, что это было бы слишком просто, подумал Ральф, поднимаясь на ноги. Неожиданно он почувствовал себя полностью истощенным. Они без проблем нашли расческу Джо, и это хорошо, просто замечательно, но Ральфу казалось, что это может оказаться еще одним подтверждением поговорки: «Новичкам всегда везет». Им еще нужно найти серьги Луизы… а еще им надо было сделать то, за чем их послали сюда. Вот только – что? Ральф понятия не имел. Если кто-то сверху и дал инструкцию, он ее не получил.
[Луиза, у тебя есть какие-то мысли по поводу…]
[Тише!]
[Что такое? Луиза, это он?]
[Нет! Тише, Ральф! Помолчи и послушай!]
Он прислушался. Сначала он ничего не услышал, а потом снова возникло это щемящее чувство – в голове словно вспыхнул свет. Только на этот раз – очень медленно и осторожно. Он поднялся еще чуть-чуть вверх, аккуратно, как перышко на ветру. И тогда он услышал протяжный и низкий звук, напоминающий стон или скрип несмазанной двери. В этом звуке было что-то очень знакомое… даже не в самом звуке, а в ассоциациях, которые он вызывает. Как будто…
…сигнализация от грабителей или, может, детектор дыма. Оно сообщает нам, где оно. Оно нас зовет.
Луиза вцепилась ему в руку. Ее пальцы были холодны как лед.
[Это оно, Ральф… то, что мы ищем. Ты его слышишь?]
Разумеется, он все слышал. Но чем бы ни был этот звук, он не имел отношения к сережкам Луизы… а без ее сережек он отсюда не уйдет.
[Пойдем, Ральф! Пойдем! Нам нужно его найти!]
Он пошел следом за ней еще дальше в глубь захламленной комнаты. Теперь горы сувениров Атропоса возвышались над их головами фута на три, если не больше. Как ему удалось проделать этот трюк, непонятно – может быть, с помощью левитации, – но в результате они почти сразу же потеряли чувство направления и, похоже, дали кругаля. Ральф уже ничего не понимал. Он знал только одно: этот стонущий звук нарастал, становился все громче, – а когда они приблизились к его источнику, он стал похож на жужжание роя насекомых, которое показалось Ральфу очень и очень неприятным. Ему представлялось, как они заворачивают за угол и видят огромную саранчу, которая смотрит на них пустыми глазами, огромными, как грейпфруты.
Хотя ауры отдельных предметов из этого невообразимого хранилища растаяли, словно запах цветов, засушенных в книге, они все-таки были здесь, за пеленой вони Атропоса. На этом уровне восприятия, на котором сейчас находились Ральф с Луизой, когда все их чувства были максимально обострены, было никак невозможно не чувствовать эти ауры и не поддаваться их влиянию. Эти молчаливые напоминания о тех, кто умер случайной смертью – смертью наугад, – были одновременно ужасными и печальными. Ральф вдруг понял, на что похоже это место: на музей или на братскую могилу. Это была нечестивая церковь, где Атропос создал собственную версию Причащения – печаль вместо хлеба, горе вместо вина.
Их странный путь по зигзагообразным проходам был утомительным и кошмарным. За каждым новым поворотом обнаруживалась еще сотня предметов, которые Ральфу не хотелось ни видеть, ни помнить; и каждый из этих предметов буквально кричал от боли. Ральф не стал спрашивать у Луизы, чувствует ли она то же самое. Он все понял и так по ее тихим всхлипам у него за спиной.
Вот, например, детский самолетик с веревочкой, все еще привязанной к нему. Мальчик, чей это был самолетик, умер от судорог морозным январским днем в 1953 году.
Вот жезл участницы военного парада, обвитый лиловыми и белыми лентами. Осенью 1967-го эту девушку изнасиловали и забили до смерти камнем. Ее убийца, которого так и не поймали, спрятал тело в маленькую пещеру, где ее кости – как и кости еще двух жертв – лежат по сей день.
Вот брошь в виде камеи, принадлежавшая женщине, на которую упал кирпич на Главной улице, когда она вышла купить новый номер «Вог»; если бы она вышла из дома на полминуты раньше или позже, все было бы в порядке.
Вот охотничий нож мужчины, который случайно погиб на охоте в 1937-м.
Компас мальчика-скаута, который катался на велосипеде на горе Катахдин, упал и сломал себе шею.
Кроссовка мальчика по имени Гейдж Грин, которого сбил грузовик на шоссе № 15 в Лудлоу.
Кольца и журналы, брелоки и зонтики, шляпы и очки, погремушки и радиоприемники. Самые разные вещи, но Ральф знал, что на самом деле это все одно и то же: слабые и печальные голоса людей, которые вдруг обнаружили, что их вычеркнули из пьесы во втором акте, в тот самый момент, когда они разучивали свои роли для третьего, – людей, которых бесцеремонно выкинули из жизни до того, как они успели выполнить свою работу или какие-то обязательства, людей, единственная вина которых состояла в том, что в их жизнь вмешался слепой случай… и они попались на глаза маньяку со ржавым скальпелем.
Луиза всхлипнула.
[Я его ненавижу! Как я его ненавижу!]
Ральф сразу понял, кого она имеет в виду. Одно дело – слушать Клото с Лахесисом, что, мол, Атропос – это тоже часть общей картины, что он, может быть, служит какой-то более Высокой Предопределенности; и совершенно другое – своими глазами увидеть кепку «Бостон Бруинс», кепку маленького мальчика, который упал в подвал и умер один, в темноте, умер в безумной боли, и под конец у него уже не осталось голоса, потому что он шесть часов звал свою маму.
