— Все в порядке, — произнес голос. — Я позвоню, чтобы вас впустили.
— Спасибо, — поблагодарила Рози. Она достала салфетку и принялась вытирать щеки, но это не помогло: слезы текли все сильнее, и она не могла остановить плач.
7
В то вечеру в то время, когда Норман Дэниеле, лежа на кушетке в гостиной, глядел в потолок и размышлял над тем, с какой стороны приступить к поиску этой сучки («Прорыв, — думал он, — мне нужен какой-то прорыв, какая-то зацепка, пусть даже крошечная, чтобы я смог начать»), его жена встретилась с Анной Стивенсон. Перед встречей Рози охватило странное, но принесшее облегчение спокойствие, — спокойствие, которое можно найти в знакомом сне. Отчасти она до сих пор считала, что все происходящее — не более чем сон.
Ей принесли поздний завтрак (или, возможно, то был ранний ленч), после чего отвели в одну из спален на первом этаже, где она проспала мертвым сном шесть часов. Затем, прежде чем проводить в кабинет Анны, ее покормили снова — жареным цыпленком с картофельным пюре и зеленым горошком. Она ела с виноватой жадностью, не в силах отделаться от мысли, что набивает желудок не имеющей калорий снящейся ей пищей. На десерт подали порцию апельсинового джема, в котором, словно жуки в янтаре, плавали кусочки фруктов. Она ощущала на себе взгляды других сидевших за столом женщин, но их любопытство казалось вполне дружелюбным. Они переговаривались между собой, однако Рози не могла уследить за темой бесед. Кто-то упомянул «Индиго герлс», и она отметила про себя, что знает о существовании таковых
— однажды, поджидая Нормана с работы, она видела короткий сюжет про них в передаче «Окрестности Остина».
Пока она расправлялась с десертом, кто-то из женщин включил запись «Маленького Ричарда», и две другие женщины вышли из-за стола, чтобы станцевать джиттербаг. Они делали резкие движения бедрами и извивались. Их приветствовали смехом и аплодисментами. Рози посмотрела на танцующих отстраненно и подумала, что, возможно, здесь и вправду обитают лесбиянки, получающие государственное пособие. Позже, когда со столов убирали, Рози предложила свою помощь, но ей не позволили.
— Идите за мной, — позвала ее одна из женщин. Если Рози правильно запомнила, ее звали Консуэло. Лицо женщины уродовал широкий шрам, опускавшийся от левого глаза по щеке чуть ли не до подбородка. — Анна хочет с вами встретиться.
— Кто такая Анна?
— Анна Стивенсон, — ответила Консуэло, указывая путь по короткому коридору,
соединяющемуся с кухней. — Наша шефиня.
— А какая она?
— Сами увидите.
Консуэло распахнула перед Рози дверь комнаты, по всей видимости, служившей когда-то кладовой, однако остановилась за дверью, не проявляя желания войти.
Первым предметом, который бросился в глаза Рози, был занимавший чуть ли не весь кабинет стол, беспорядочно заваленный горой бумаг. Такого ей видеть еще не приходилось. Сидевшая за столом женщина, несмотря на некоторую полноту, была, несомненно, очень красива. С короткими, аккуратно уложенными седыми волосами она напомнила Рози Беатрис Артур, исполнявшую роль Мод в старом телевизионном комедийном сериале. Строгое сочетание белой блузки и черного джемпера еще более подчеркивало сходство, и Рози робко приблизилась к столу. Она почти не сомневалась, что теперь, накормив ее и позволив поспать несколько часов, они снова выгонят ее на улицу. Она приготовилась к этому, уговаривая себя согласиться с неизбежным без споров и мольбы; в конце концов, это их дом, и спасибо уже за то, что ее покормили два раза. К тому же ей не придется занимать участок пола на вокзале для себя, по крайней мере пока — оставшихся денег достаточно, чтобы провести несколько ночей в недорогом отеле или мотеле. Все могло быть хуже. Гораздо хуже.
Она понимала, что так оно и есть, однако сдержанное поведение женщины за столом и острый взгляд ее голубых глаз — глаз, которые, наверное, видели сотни подобных ей женщин, за прошедшие годы заходивших в этот кабинет, — вызывали в ней чувство робости.
— Присаживайтесь, — пригласила ее хозяйка кабинета, и когда Рози устроилась на единственном в комнате стуле, кроме того, на котором сидела седая женщина (для чего ей пришлось снять с сиденья ворох бумаг и положить их на пол — ближайшая полка была забита до отказа), Анна представилась и попросила ее назвать свое имя.
— На самом деле меня зовут Роуз Дэниеле, — сообщила она, — но я решила вернуться к Макклей-дон — своей девичьей фамилии. Наверное, это противоречит закону, но я больше не хочу пользоваться фамилией мужа. Он меня бил, поэтому я сбежала. — Она подумала, что женщина за столом может решить, будто первый же подзатыльник мужа вынудил ее к бегству, и невольно прикоснулась рукой к носу, который все еще болел у основания переносицы. — Наш брак продолжался довольно долго, но я только сейчас набралась храбрости. — О каком сроке идет речь? — Четырнадцать лет. — Рози почувствовала, что больше не в силах выдержать прямой, откровенный взгляд Анны. Она опустила глаза и уставилась на свои руки на коленях. Пальцы рук переплелись с таким напряжением, что костяшки побелели.
«Сейчас она спросит, почему же я так долго не просыпалась. Она не скажет вслух, что некоторая больная часть моего существа получала удовольствие от побоев, но она так думает».
Вместо того, чтобы выяснять подробности, женщина спросила, как давно Рози оставила мужа.
Над этим вопросом следовало тщательно подумать, и не только потому, что она попала из одного часового пояса в другой. Часы, проведенные в автобусе, а затем непривычный сон в разгаре дня окончательно запутали ее ощущение времени.
— Примерно тридцать шесть часов назад, — ответила она, выполнив в уме необходимые расчеты. — Плюс-минус.
— Понятно. — Рози ожидала, что сейчас Анна извлечет из бумажных джунглей на столе пару бланков и либо попросит ее заполнить их, либо займется этим сама, но женщина лишь продолжала глядеть на нее, возвышаясь над сложной топографией стола. — А теперь расскажите мне все. Все.
Рози сделала глубокий вдох и рассказала Анне о цапле крови на пододеяльнике. Поначалу она опасалась, что у собеседницы останется впечатление, будто она настолько ленива — или безрассудна, — что бросила мужа после четырнадцати лет совместной жизни из-за примитивного нежелания менять постельное белье; как это глупо ни звучит, она ужасно боялась, что Анна именно так и подумает. Она не могла объяснить те сложные чувства, которые пробудил в ней вид капли крови, ей не хотелось признаваться, что ее охватил настоящий гнев— гнев, показавшийся совершенно новым и одновременно знакомым, как старый друг, — однако она сообщила Анне, что раскачивалась на кресле Винни-Пуха с такой силой, что боялась сломать его.
