Как только Митя вспомнил о чемодане, он заметил и его исчезновение. А ведь Витенька чуть не клялся, что они обыскали весь дом и не нашли нужного. Быть может, за чемоданом гоняются не только они? Но ведь уже вырисовывалась стройная цепочка: владелец кривых зеркал — тощий эпилептик — рядовые орангутанги. Кто еще мог сюда затесаться?
Вдруг его осенило. Матвей. Вот кто зарился на чемодан, желая отправить его во вторсырье! Рассыпая на бегу проклятия, Митя вылетел на лестничную площадку и затарабанил в соседнюю дверь.
— Открывай, несчастный!!
Последние удары кулаков обрушились в пустоту. Дверь распахнулась, и из-за нее выглянул испуганный и взъерошенный Матвей.
— Ты чего?
Митя схватил его за тесемки жеваной майки и начал трясти:
— Где? Куда дел? Быстро говори, я за себя не ручаюсь, честное слово, лучше по-хорошему скажи — это ты его взял?
— Да кого? Объясни толком!
— Чемодан!!! — заорал Митя. — С бумагами.
— А-а. Так это… я его… ты ж сам сказал, что его сжечь надо… — Матвей смущенно и виновато моргал.
— Ну! — подстегнул его Митя.
— В макулатуру сдал, — выдохнул Матвей и зажмурился, как перед прыжком в воду с вышки. — Я думал, оно тебе не нужно, старье это. Деньги я отдам, чесслово, и чемодан тоже. — Он испуганно лепетал, делая слабые попытки вырваться или вылезти из майки.
— Адрес! — орал Митя.
— Чего адрес? — глупо спросил подследственный.
— Макулатуры! — в тон ему ответил Митя.
— Циолковского, семнадцать, — отрапортовал Матвей и, отпущенный на свободу, прокричал Мите вслед: — Там напротив бакалея и пивной ларек.
Митя помчался на улицу Циолковского.
Чуть отдышавшись возле пункта приема вторсырья, чтобы его не приняли за укушенного бешеной собакой, он вошел внутрь.
— Девушка, здрасьте. У меня караул.
— Слушаю вас.
— К вам случайно попали мои личные бумаги, а они мне позарез нужны. Может, вспомните, вам приносили большой клетчатый чемодан…
— Да, помню. Но помочь ничем не могу. Вчера машина все забрала. Не повезло вам — у нас отгрузка два раза в месяц…
— Черт! А куда вы отправляете макулатуру? Может, успею догнать?
— На комбинат, в Алешино. Только вряд ли это вам поможет, — она с сомнением покачала головой. — Там тонны бумаги.
Митя в умопомрачении побежал на вокзал.
Но по дороге почувствовал, что выдыхается, охладевает и трезвеет, хотя не пил ни капли. Когда процесс охлаждения достиг критического уровня, Митя упал на первую попавшуюся скамейку и опять расхохотался, напугав шедшую мимо старушку. Чем он занимается?! Гоняется, словно угорелый, за смердящими бумажками, в которых прописана вся подноготная обожаемых властей местного масштаба. И для чего?! Чтобы вручить их Витеньке с Андрюхой, получить благодарность с занесением в личное дело?!
Архив будет превращен в мокрую, серую бумажную массу. До папки с историческими изысканиями Старого Перца уже никто не доберется. Перестав смеяться, Митя рассудил, что это, быть может, к лучшему.
Беззаботно насвистывая, Митя пошел по улице. Почему-то он был уверен, что на этом все неприятности закончатся. Вывод был поспешным. На затормозившую у обочины машину он не обратил внимания. Но его вынудили сделать это под нажимом грубой физической силы. Ему выкручивали руки и толкали к машине. Митя оказался зажат между двумя дюжими парнями на заднем сиденье, рядом с шофером сидел еще один. К его удивлению, там не было ни Андрюхи, ни Витеньки, и он понял, что попал в руки более серьезных людей. Чем это грозило, он не мог представить, поэтому сидел тихо.
После пяти минут гробового молчания заговорил тот, что сидел справа.
— Ну и как ты собираешься дальше жить?
Видимо, вопрос был обращен все-таки к Мите, потому что, как он предполагал, собственные проблемы выбора жизненного пути похитители должны были решить давным-давно раз и навсегда.
— Да я бы и сам не против уяснить это для себя, — вздохнул Митя.
— Понима-ает, — протянул тот, что был спереди, не оборачиваясь.
— И чей сыр слопал, надеюсь, ты тоже понимаешь, — сказал первый. — Объяснять не надо?
— Не надо, — грустно ответил Митя. — Лишние объяснения — лишние слезы.
— Грамотный! — похвалил второй.
— Так какие выводы у тебя в мозгах созревают по этому поводу? — спросил первый, все так же глядя куда-то в сторону.
— По поводу чего, уточните, пожалуйста, — попросил Митя на всякий случай.
— Ну ты артист, — усмехнулся его сосед слева.
— По поводу волшебно исчезнувшего архива Перца. Знакомо имя?
— К сожалению, да, — ответил Митя. — Но вы, господа, опоздали. Архива больше не существует. Я и сам только полчаса назад об этом узнал. Так что прощения просим.
— А ты наглей, да меру знай, — повернулся к нему передний. — Мы с тобой не в игрушки играем, если ты еще не уяснил. И не рассчитывай на милости природы, ты свое сполна получишь…
— Что с архивом? — перебил его первый.
— Сдан в макулатуру, — твердо сказал Митя. — По ошибке. И не мной. Я не знал об этом.
Реакции, которую ожидал Митя, не последовало. Все трое (не считая водителя) оставались невозмутимы — то ли не осмыслили его слов, то ли не поверили. Скорей всего, второе.
— Ладно. Учтем макулатуру, — непонятно сказал первый. — Ты такой смелый от глупости или на крышу свою рассчитываешь?
«Понятно, — подумал Митя, — они меня не сильно трогают, потому что не знают, кто за мной стоит». А поскольку за ним никто не стоит, он не станет разуверять их. Пусть остаются в блаженном неведении относительно его значительности.
— На крышу рассчитываю, — сознался Митя.
— Нет, ты все-таки глуп, — вздохнул первый. — Не знаю даже, хорошо это или плохо. Пяти тысяч тебе хватит?
Прихлопнув отвисшую было челюсть, Митя спросил:
— Пяти тысяч чего?
— Вечнозеленых, — лениво ответил передний. — Он не только глуп, он еще и фишку не рубит. Тебе чего, деревянные, что ли, нужны? Патриот х…
— Ребят, я ж вам объясняю, нет у меня архива, улетел он на бумажную фабрику. Там из него приличную бумагу гнать будут.
— Пять кусков для тебя, значит, неприличная бумага, — задумчиво произнес первый. — Пятнадцать приличнее будет?
Кажется, у них слишком сильно развито метафорическое мышление, подумал Митя. Кто бы объяснил, что на их языке означают «макулатура» и «бумажная фабрика»? Разговор принимал какое-то безнадежное направление и избавления Митя уже не чаял. Оставалось только одно — вежливо поддерживать беседу, стараясь не гневить этих троих, набивая себе цену.
— Да я бы вам сам с радостью пятнадцать отдал, только бы не слышать больше об этом вонючем архиве.
