Нет, он полагал, что это не та вещь, о которой ему стоило беспокоиться. Они заметили бы измененные слова на экране компьютера, но до этих вещей не дотрагивались с тех пор, как Бобби сняла их (или они сняли их с нее, что более вероятно).
Они должны быть слишком возвышенны, чтобы, входя сюда, беспокоиться слишком много о домашнем хозяйстве, — подумал он. Эта чертова ерунда не заслуживает внимания.
Он снова потрогал револьвер. Сейчас голос в его голове молчал. Возможно, он решил, что тут нет тем, о которых стоит беспокоиться.
Если ты должен застрелить Бобби, сможешь ли ты это сделать?
Это был вопрос, на который он не мог ответить.
Слишшш — слишшш — слишшш.
Как долго отсутствует Бобби и ее компания? Он не знал — не имел ни малейшего понятия. Время не имело никакого значения здесь; старик был прав. Здесь был ад. И откликался ли Питер на ласку своей странной хозяйки, когда она приходила сюда?
Его желудок был на грани тошноты. Он должен был убраться отсюда — убраться прямо сейчас. Он чувствовал себя персонажем из волшебной сказки, женой Синей Бороды в тайной комнате, Джеком, копающимся в куче золота великана. Он ощущал себя готовым к открытию. Но он держал перед собой заскорузлую от крови одежду, как будто был примерзшим. Не как будто; он и был примерзшим.
Где Бобби?
Она получила солнечный удар.
К черту загадочный солнечный удар, который залил ее блузку кровью. Гарденер испытывал нездоровый, болезненный интерес к оружию и к повреждениям, которые оно может нанести человеческому телу. Если ее застрелили из того большого револьвера, который сейчас торчал у него за поясом, то он полагал, что Бобби не смогла бы выжить — даже если бы ее быстро доставили в госпиталь, специализирующийся на лечении опасных огнестрельных ран, она, вероятно, умерла бы.
Они принесли меня сюда, когда я была разорвана на части, но Томминокеры прекрасно собрали меня.
Не для него. Старая душевая кабинка была не для него. Гарденеру показалось, что он может завершить рассуждения с большей определенностью. Кабинка была для Бобби.
Они принесли ее сюда и., что?
Что, подвесили к своим батареям, конечно. Не к Энн, ее тогда еще здесь не было, а к Питеру., и Хиллману.
Он выронил блузку., затем заставил себя поднять ее снова и положить ее обратно поверх юбки. Он не знал, насколько много из мира реального они заметят, когда войдут сюда (немного, он полагал), но он не хотел предоставлять им лишних шансов.
Он посмотрел на дыры в задней стенке кабины, висящие провода со стальными вилками на концах.
Зеленый свет начал пульсировать ярче и быстрее снова. Он обернулся. Глаза Энн вновь были открыты. Ее короткие волосы шевелились вокруг головы. Он все еще видел эту бесконечную ненависть в ее глазах, сейчас уже смешанную с ужасом и растущим удивлением.
И теперь были пузыри.
Они выплывали у нее изо рта в сжатом плотном потоке.
Мысль/звук взорвались в его голове.
Она кричала.
Гарденер выбежал.
Настоящий ужас — наиболее ослабляющая из всех эмоций. Он истощает эндокринную систему, впрыскивает в кровь органический наркотик, сокращающий мышцы, заставляет бешено стучать сердце, опустошает рассудок. Джим Гарденер вышел шатаясь из пристройки Бобби Андерсон на подгибающихся ногах, с сумасшедшими глазами, с глупо открытым ртом (язык болтался в одном углу, как мертвый), с горячими и переполненными внутренностями, его живот сводило судорогой.
Было тяжело думать на фоне грубых и мощных образов, которые вспыхивали у него в голове, как неоновая вывеска над баром — тела, висящие на крюках, как насекомые, наколотые на булавки жестокими, скучными детьми; неустанное движение лап Питера; окровавленная блузка с пулевым отверстием; вилки; старомодная стиральная машина, увенчанная изогнутой антенной. Самый мощный из всех был образ сжатого и плотного потока пузырей, вырывающегося изо рта Энн Андерсон, когда она кричала в его голове.
Он вошел в дом, вбежал в ванную и упал на колени перед унитазом, но обнаружил, что его не тошнит. Он хотел, чтобы его вырвало. Он думал о червивых «хотдогах», о заплесневелой пицце, о розовом лимонаде с плавающими в нем лобковыми волосами; наконец, он просто засунул два пальца в рот. Он смог вызвать этим только расширение рта, но не более. Он не мог вызвать рвоту. Только это.
Если я не смогу, я сойду с ума.
Прекрасно, сойди с ума, если так требуется. Но сначала сделай то, что ты должен сделать. Продержись до тех пор. И, кстати, Гард, у тебя есть еще какие-нибудь вопросы относительно того, что ты должен сделать?
У него больше не было вопросов. Его убедили лапы Питера, совершающие постоянное движение. Его убедил поток пузырей. Он не понимал, как мог он так долго колебаться перед лицом силы, которая была так очевидно испорчена, так очевидно прочна.
Потому что ты был безумен, — ответил он себе. Гард кивнул. Никакого другого объяснения не требовалось. Он был безумен — и не только последний месяц или около того. Он пробудился поздно, о да, очень поздно, но лучше поздно, чем никогда.
Звук.
Слишшш — слишшш — слишшш.
Запах. Легкий и мясной. Запах, который его рассудок ассоциировал с сырой телятиной, медленно портящейся в молоке.
Его желудок сжался. Обжигающая, кислотная отрыжка обожгла его горло. Гарденер застонал.
Идея — слабый огонек — вернулась к нему, и он ухватился за нее. Может быть, еще можно было положить всему этому конец., или по крайней мере взять все в свои руки на долгое, долгое время. Может, еще можно.
Ты позволил миру катиться ко всем чертям своей дорогой, Гард, за две минуты до полуночи или нет.
Он снова подумал о Теде-энергетике, — подумал о безумных военных организациях, торгующих еще более усложненным оружием друг с другом, и эта злая, невнятная, одержимая часть его мозга в последний раз попыталась уничтожить здравый смысл.
Заткнись, — сказал ей Гард.
Он пошел в спальню для гостей и стянул с себя рубашку. Он взглянул в окно и теперь смог увидеть вспышки света, приближающиеся со стороны леса. Наступила темнота. Они возвращались. Они войдут в сарай и, возможно проведут небольшой сеанс. Встреча разумов вокруг душевых кабинок. Братство в уютном зеленом сиянии изнасилованных мозгов.
Наслаждайтесь, — подумал Гарденер. Он положил револьвер сорок пятого калибра под матрац и расстегнул свой ремень. Может быть, в последний раз, так что…
Он взглянул на рубашку, из кармана торчала металлическая дуга. Это был, конечно, висячий замок. Замок от двери сарая.
