– Глупости. Это не насилие. Я ведь была не против.
– Значит, он тебе нравится? – изумленно спросил Максим.
– Нет, – ответила Илона. – Но раньше нравился. Когда я пришла к нему, он был заботливым и ласковым. Он покупал мне подарки, угощал сладостями. А потом я ему надоела, и он стал обращаться со мной так же, как со всеми.
– Сволочь. А ты – дура.
Илона снова усмехнулась:
– Ты что, ревнуешь?
– Вот еще! У нас в детдоме были такие, как ты. Знаешь, как мы их называли?
– Как?
– Шалавы.
Илона несколько секунд ничего не говорила, потом вздохнула и тихо произнесла:
– Зря ты пытаешься меня обидеть. Я уже давно ни на что не обижаюсь.
И снова воцарилась тишина. Первым молчание прервал Максим:
– Почему ты все еще с ним? Почему не уйдешь?
– Уйти?.. А кому я буду нужна? Барон дает мне все, что нужно, – еду, постель, крышу над головой…
– И еще – пинки и зуботычины, – добавил злым голосом Максим.
Илона несколько секунд молчала, а потом негромко произнесла:
– Барон всегда знает меру. Он знает, когда нужно остановиться, и никогда не забьет меня до смерти.
– Да он просто принц на белом коне!
– Зря ты смеешься. Прежде чем попасть к Барону, я многое повидала. И везде было хуже, чем здесь.
Максим почувствовал злость.
– Значит, ты останешься с ним?
– Да. А почему ты спрашиваешь?
Он не ответил. Лишь хмыкнул презрительно и небрежно.
– Ты хочешь уйти? – догадалась Илона.
Он снова промолчал.
Илона тяжело и прерывисто вздохнула:
– Он тебя не отпустит. Он потратился на тебя, и ты не сможешь уйти, пока все не отработаешь.
– Это мы еще посмотрим, – тихо сказал Максим.
– Чего?
– Ничего. Иди спи. И пусть тебе приснится твой любимый Барон. Как он лупит и насилует тебя.
Илона помолчала.
– Ты злой, – тихо сказала она затем.
– Зато Барон добрый. Вали спать.
Илона опять вздохнула. Потом достала что-то из кармана и сунула Максиму в руку:
– Это номер моего телефона. Если решишь уйти – позвони мне и расскажи, что с тобой приключилось.
– Вот еще! – проворчал Максим. – Сдалась ты мне!
Он смял листок с номером, но не выбросил его, а сунул под подушку.
Илона поднялась на ноги, вышла из комнаты и тихо притворила за собой дверь. Максим откинулся на топчан и прижал к себе пса.
– Спи, Мух, спи.
Он закрыл глаза и вскоре уснул сам, и спал крепко, как спят дети, не зная, что опасный преследователь уже взял его след и крадется по заснеженным улицам промерзшей ночной Москвы.
Короткий и мрачный зимний день давно подошел к концу. Последние прохожие спешили по домам, стремясь уйти от пробирающего до костей холода, который несла с собой зимняя ночь.
Тощий мужчина в красной куртке шел по вечерней морозной Москве – высокий, худой, с изможденным бледным лицом и серыми глазами, в которых не было ничего, кроме холода. Порой он останавливался и мучительно морщил лоб, в тысячный раз пытаясь ухватить разумом промелькнувшую мысль, но мысль выскальзывала и уносилась в холодную темноту небытия. В тысячный раз…
И тогда он шел дальше, чувствуя звериную злобу и такую же звериную, неясную и неотчетливую тоску. Временами он почти не осознавал себя, становился настоящей сомнамбулой, но и в эти минуты инстинкты не давали ему пропасть, превращали его в дикое животное, крадущееся по темному городу в поисках поживы.
Улицы казались вымороженными… Люди передвигались по тротуарам быстрой походкой, спеша добраться до автомобиля или метро, а те, кому повезло больше – до дома или кафе.
Человек в красной куртке поежился и натянул на уши старую вязаную шапку. Холод был не только снаружи, но и внутри его. Лед заполнял его собой – его утробу, его мысли, его душу, лед вымораживал его изнутри, вторгался в его разум, делал мысли тяжелыми и неуклюжими, как холодные железки.
И все же холод был лучше тепла. Холод был жизнью. Холод и еще несколько стеклянных ампул, которые он прятал во внутреннем кармане куртки вместе с пластиковым шприцем. Надолго ли их хватит?.. Этого он точно не знал. Не мог знать. Как не знал он и многого другого. Но он чувствовал, что преследует какую-то цель. Он взял след, подобно гончей собаке, и, однажды взяв, уже не мог его потерять, поскольку его нюх был гораздо лучше собачьего.
Время от времени он напрягал память, и тогда перед глазами у него проносились неясными вспышками образы, которые, едва сверкнув, тут же затягивались непроглядной тьмой.
Он был один. Совершенно один.
Но там, где отступал разум, инстинкты снова приходили на помощь.
Он просто шел по тротуару, иногда забывая про цель и повинуясь инстинкту, как делают это звери. Когда ему приходилось переходить через дорогу, походка его становилась неуверенной, казалось, фары автомобилей пугают его, напоминают ему о чем-то жутком. Он шарахался от этих фар, невнятно бормоча что-то себе под нос. Их было очень много, этих автомобилей, слишком много, гораздо больше, чем должно быть. И этот факт обескураживал человека в красной куртке, заставлял его хмуриться.
Проходя мимо большого магазина электротехники, он остановился и уставился на мерцающие экраны выставленных в витрине телевизоров. Он смотрел не с изумлением, но с удивлением, словно совершенно не ожидал их тут увидеть.
И вдруг на одном из экранов он увидел себя. Несколько секунд он стоял, словно оцепенев, а потом, издав горлом странный, глухой звук, нагнулся, схватил руками железную урну, одним мощным рывком вырвал ее из асфальта и швырнул в витрину.
Грохот удара и звон бьющегося стекла взорвал пустынную темноту улицы. А спустя еще несколько секунд дверь магазина распахнулась, и на улицу выскочил сторож – пожилой мужчина в серой униформе и в серой кепке.
– Эй, ты! – рявкнул сторож на человека в красной куртке. – Ты что дела…
Внезапно он осекся и взглянул в глаза нарушителя порядка. Затем отвернулся и, тихо выругавшись, поспешно ушел в магазин.
Человек в красной куртке повернулся и быстро зашагал прочь. Дойдя до темного переулка, он свернул в него, прислонился к стене и отдышался. Трюк с вырванной из асфальта урной отнял у него много сил.
Восстановив дыхание, он собрался идти дальше, но вдруг увидел поблизости неоновую вывеску с надписью: «Бар», а под ней парня и девушку. Молодые люди страстно целовались.
Он хотел уйти, но в эту секунду парень заметил его.
– Эй, ты чего уставился? – грубо окликнул он.
– Ни… чего. – Звуки получились сиплыми, словно заржавевшими, и немного удивили его самого.
Правда, он не смог бы объяснить, что его удивило больше: чуждость этого сиплого голоса или тот факт, что он может говорить.
