— Не надо тележек! — закричал, вытирая мокрое от дождя и слёз лицо. — Оннали, не надо мне тележек!
Но лес молчал. Кончался дождь, болели сбитые ноги. Мерути брёл, оглядываясь, жмурясь от сверкания капель, сжимал в кулаке висящий на шее обережек — деревянного жука с глазами-бусинами из чёрных семян. Обрывками приходили воспоминания о том, что говорил учитель Тику. Это для них учитель, а вообще он колдун. Только колдовать в племени приходится совсем редко, потому что все случается в своё время и как надо, — так взрослые говорят. Потому Тику просто собирает мальчиков и учит. Показывает, что на куске коры палочками с обгорелым концом можно нарисовать картинки, и это будет как рассказ другому о том, что ты видел. Ещё учит, как сложить по кучкам орехи и посчитать, будто это не орехи, а козы или поросята, а то и мешки с травой. Смешно. А иногда рассказывает всякие страшные вещи или странные. Это когда в деревне созревает новое пиво. Или когда у Тику целая тыква отты. Но иногда сам вождь говорит Тику, что нужно собрать не тех, кто хочет, а всех мальчиков, которые уже помогают отцам и могут убить белку или енота. И рассказать то, что нужно для взрослой жизни. Мерути ещё не совсем большой и потому всего один раз слушал Тику, когда для жизни. Соврал Оннали про два. Тику говорил-говорил про живой город, глаз у него горел, и даже слюни брызгали с уголка кривого рта, а мальчики хихикали и толкали друг друга локтями. А потом Тику вдруг вытащил в середину круга сына советника Тару, тот смеялся громче всех. И закрутил ему ухо так, что Тару заверещал. А учитель стал говорить, перекрикивая его, о том, что всё требует платы. И он это будет повторять, чтоб все помнили, даже если все мальчики племени останутся с одним ухом.
Мерути запомнил, конечно, свои уши жалко. Но сказать Оннали забыл. Может, она и ему бы растолковала, что тут такого — если за все плата. Хоть и глупая она, но старшая сестра.
Мокрый лес парил под полуденным солнцем. Мерути давно уже узнавал места: вон поляна, на которой всегда дерутся белки, а за ней будут заросли волчьих ягод и там много натоптано тропинок в деревню. Но сердце его ныло, рассказывая, — Оннали там нет. Мать не велит ей бросать брата, и скорее всего она бегает по лесу, кричит и ищет. А он, как последний трус, бросил сестру и убежал.
Он постоял, колеблясь. Можно пойти домой и сказать матери, пока не пришёл отец, что Оннали не с ним. Но тогда все узнают — трус. А вдруг она уже вернулась? Мерути мог попробовать узнать это здесь, но хотел еще немножко потянуть время. Правда, Большая Мать уже клонится к реке, хоть и едва заметно…
Отвернулся от знакомой поляны и пошел обратно, разводя руками высокую траву и всматриваясь в корни. Наконец присел на корточки. Кряхтя, пальцами раскопал жирную глину и осторожно, чтоб не порвать, потащил из земли толстое тельце червя-болотника. Тот извивался и корябал пальцы колючими крючочками лапок. Мерути выпрямился, держа добычу. Порадовался: червяк небольшой, и всё будет быстро. Открыл рот, положил дергающееся тельце на язык и прикусил, морщась от брызнувшего в рот острого сока. Прожевал и, проглотив с усилием, схватился за живот, пережидая, когда пройдет приступ тошноты.
Медленно сполз на траву, опираясь спиной о ствол дерева, и притих с закрытыми глазами, разглядывая картинку в голове.
Как всегда, сначала болотник показал ему деревню, и Мерути посмотрел все места, где собираются девчонки, сверху, будто он птичик и летает над крышами. Нету Оннали. Потом велел голове повернуться к их дому. Мать одна, стелит циновки на полы. Уже приготовила в углу срезанные огромные тыквы и глиняные чаны — подставлять под щели в крыше. И в задней комнатке лежат вязанки тростника, если понадобится крышу починить. Мать маленькая, как девчачья куколка из лыка. А вот соседка за плетнём бегает за курицей, совсем крошечной, как козявочка.
Мерути поднялся над деревней и осмотрел окрестности — до реки и пустыря за хижиной мастера Акута — на большее простого болотника не хватало никогда, а лес он вовсе не умел показывать. Оннали не нашёл. Нагнулся и выплюнул на траву вязкую желтую слюну. Живот скрутило, и глаза, он знал, стали жёлтыми. Если отец узнает, что Мерути ел болотника, прибьёт, но к вечеру глаза поменяются.
Он встал и, пошатываясь — от острого сока червя голова кружилась, — пошел обратно в лес, туда, где дрались с сестрой на тропинке.
Тропу с рассыпанными ягодами Мерути нашел быстро, солнце не успело тронуть верхушки деревьев над рекой. Увидел на сломанной ветке цветок вьюнка из волос Оннали, увидел на глине ягоды — целые и раздавленные. Не было только корзинки.
— Оннали! — закричал он в одну, а после в другую сторону тропы. Лес шумел, маленький ветер раскачивал верхушки деревьев, и с веток брызгали капли недавнего дождя. Крича имя сестры, Мерути побрёл по тропе, отдаляясь от деревни.
Тропа становилась всё уже и кончилась, нырнув в заросли колючек. Продравшись сквозь колючую поросль, мальчик остановился, тяжело дыша. Лес тут молчал. Даже птиц не было слышно. Только что-то шуршало то там, то здесь, быстро и коротко. Сердце прыгало в груди от страха. Тени густели на глазах и между зеленью превращались в чёрные дыры. Он посмотрел вверх. Там, в разрывах листвы, синело небо и даже не было видно ни краешка туч, как будто Мерути ушёл далеко-далеко и вовсе не в том лесу, который ему знаком. За спиной зашуршало, кто-то полз в траве, огромный, и Мерути, пискнув, отпрыгнул, боясь повернуться. Перед глазами сверкнул просвет, и он пошёл туда, где скакали солнечные лучи. Встал на обочине чистой тропы, гладенькой и чистой, вытянул шею и стал смотреть, не решаясь выйти из кустов. На ветках вокруг не было шерстинок, и тропа слишком прямая, это не дорога лесных кошек. Натоптанное дно не прорезано желобками ручьев, значит, это не водяная тропа, которой дожди уходят в реку. И на человеческую тропу не похожа: ни единого следа и нет по бокам сломанных веток.
Держась за листья, высунулся подальше, чтоб посмотреть по тропе вдаль. И далеко-далеко увидел маленький чёрный силуэт с оттопыренной рукой, под которой — круглое.
— Оннали, — прошептал. И попробовал идти по обочине, проламывая густой кустарник. Но понял, не успеет. Фигурка удалялась. Тогда Мерути снова сжал в кулаке деревянного жука и выскочил на тропу. Перевел дыхание. Лес молчал.
— Оннали! — крикнул и побежал, громко стуча пятками, вслед за исчезающей сестрой. Тень его становилась длинной, бежала впереди, выбрасывая чёрные худые ноги из-под его коричневых ног. Воздух стал вязким и жирным, дышалось с трудом, и Мерути на бегу закашлялся, сплёвывая на тропу жёлтую слюну. Он держался глазами за чёрную фигурку впереди и не смотрел по сторонам. Лишь бы она увеличилась, хоть чуть-чуть! Но всё оставалось по-прежнему: ровная, как стрела тропа, крошечный силуэт и стук его пяток.
