Верно, подумал Ральф. Пойди спроси Алису, когда она в десять футов ростом.
Сердце его бешено колотилось в груди: то, как Эд неожиданно обернулся, в каком-то смысле напугало его так, как не сумело напугать даже открытие, что он летит на высоте в десять тысяч футов, а его голова торчит наружу из крыши самолета. Эд его не видел, в этом Ральф был почти уверен, но тот, кто говорил, будто чувства у психов более обострены, чем у нормальных людей, неплохо разбирался в этом вопросе, поскольку Эд явно почувствовал что-то.
Квакнуло радио, заставив обоих мужчин вздрогнуть: «Сообщение для «чероки» над Саут-Хэвеном. Вы находитесь на границе воздушного пространства Дерри на высоте, требующей регистрации полета. Повторяю, вы вторгаетесь в контролируемое воздушное пространство над муниципапьной зоной. Поднимайтесь-ка до 16000 футов, «чероки», и выходите на 170 — один-семь-ноль. Одновременно будьте добры назвать себя и сообщить…»
Эд сжал кулак и начал молотить им по рации. Полетели осколки стекла; вскоре начали разлетаться и брызги крови. Они запачкали приборную панель, фотографию Элен и Натали и чистую серую майку Эда. Тот продолжал молотить кулаком, пока голос в рации сначала не потонул в треске статических разрядов, а потом и вовсе пропал.
— Хорошо, — вздохнув, произнес он тихим голосом человека, много разговаривающего с самим собой. — Намного лучше. Ненавижу все эти вопросы. Они только…
Он поймал взглядом свою окровавленную руку и запнулся. Потом поднял ее, пристально вгляделся в ладонь и снова сжал ее в кулак. Из-под третьего сустава его мизинца торчал большой кусок стекла. Эд вытащил его зубами, небрежно выплюнул в сторону, а потом сделал кое-что, от чего у Ральфа по сердцу пробежал холодок: провел своим окровавленным кулаком сначала по левой щеке, потом — по правой, оставив пару красных полос. Потом он потянулся к эластичному кармашку, вделанному в стену слева от него, вытащил зеркальце и рассмотрел в нем свою боевую раскраску. Кажется, он остался доволен увиденным, поскольку улыбнулся и кивнул, перед тем как положить зеркальце обратно в кармашек.
— Только не забывай, что сказала Соня, — посоветовал себе Эд своим тихим, вздыхающим голосом и толкнул штурвал. Нос «чероки» опустился. И стрелка альтиметра медленно двинулась в обратную сторону. Прямо перед собой Ральф теперь видел Дерри. Город был похож на пригоршню опалов, разбросанных на темно-синем бархате.
В боку картонной коробки, лежащей на кресле второго пилота, была дырка. Из нее выходили два провода и тянулись к задней стенке дверного звонка, прикрепленного клейкой лентой к ручке кресла Эда. Ральф полагал, что, как только Эд увидит Общественный центр и полет смертника действительно начнется, он положит палец на белую кнопку, торчащую в середине прямоугольной пластиковой коробочки. И прямо перед тем, как самолет врежется в центр, Эд нажмет на нее. Динг-донг, звонок-звонок.
Оборви эти провода, Ральф! Оборви их!.
Замечательная мысль с одним-единственным минусом: находясь на данном уровне, он не смог бы оборвать и сетку паутины. Для этого требовалось соскочить обратно в Краткосрочную страну, и он уже приготовился сделать это, когда тихий знакомый голос справа от него произнес его имя.
[Ральф.]
Справа? Это было невозможно. Справа от него не было ничего, кроме сиденья второго пилота, борта самолета и сумеречного воздуха Новой Англии.
Шрам на его руке начал тихонько жужжать, как спираль электрического нагревателя.
[Ральф!]
Не смотри. Вообще не обращай внимания. Плюнь на него. Но он не мог. Какая-то громадная и тяжелая, как кирпич, сила стала давить на него, и голова его начала поворачиваться. Он сопротивлялся ей, видя, что угол наклона самолета становится все круче, но ничего не получалось.
[Ральф, взгляни на меня — не бойся.]
Он совершил еще одну, последнюю попытку не подчиниться этому голосу, но не смог. Голова его продолжала поворачиваться, и вдруг Ральф оказался прямо перед своей матерью, которая умерла от рака легкого двадцать пять лет назад.
4
Берта Робертс сидела в своей гнутой деревянной качалке примерно в пяти футах за тем местом, где раньше была стенка кабины «чероки», вязала и раскачивалась взад-вперед в разреженном воздухе в миле или чуть больше над землей.
На ногах у нее были тапочки, которые Ральф подарил ей на ее пятидесятилетие… Отороченные — какая глупость — натуральной норкой. Розовая шаль на плечах заколота старинным предвыборным значком с надписью: ПОБЕДИШЬ С УИЛЛКИ!
Все верно, подумал Ральф. Она носила их как украшения — такая у нее была маленькая причуда. Я совсем забыл.
Единственным кольнувшим его несоответствием (помимо того, что она была мертва и сейчас раскачивалась в шести тысячах футов над землей) был яркий красный коврик из афганской шерсти на ее коленях. Ральф никогда не видел, чтобы его мать вязала, даже сомневался, что она умела, но тем не менее сейчас она яростно вязала. Спицы мерцали и дергались.
[Мама? Мам?… Это правда ты?]
Спицы застыли, когда она подняла глаза с красного коврика, лежащего на коленях. Да, то была его мать — во всяком случае, в том варианте, который Ральф помнил по своим подростковым годам. Узкое лицо, высокие брови ученого, карие глаза и узел черных с проседью волос, крепко стянутый на затылке. Это был ее маленький рот, выглядевший хищным и неискренним… пока она не начинала улыбаться.
[Ну и ну, Ральф Робертс! Меня удивляет, что тебе приходится задавать этот вопрос!]
Однако строго говоря, это ведь не ответ, подумал Ральф. Он открыл было рот, чтобы произнести это вслух, а потом решил, что, быть может, умнее помолчать. Какой-то контур молочного цвета заколебался в воздухе справа от нее. Когда Ральф взглянул на него, контур потемнел и сгустился в вишневого цвета журнальную стойку, которую он сделал для матери в мастерской, когда учился на втором курсе Высшей школы Дерри. Она была забита журналами «Ридерз дайджест» и «Лайф». Земля далеко внизу стала превращаться в узор, состоящий из коричневых и темно-красных квадратов, растекающийся из-под ее качалки расширяющимся кольцом, как рябь на пруду. Ральф тут же узнал узор — кухонный линолеум в доме на Ричмонд-стрит в Мэри-Мид, где он вырос. Сначала ему еще была видна земля сквозь него — правильные геометрические очертания фермерских угодий и не так уж далеко впереди протекающий через Дерри Кендаскиг, а потом узор сгустился. Призрачный контур, похожий на большой бутон молочая, превратился в старого ангорского кота его матери, Футзи, свернувшегося на подоконнике и следящего за кружащими над старой свалкой в Барренсе чайками. Футзи умер примерно в то время, когда Дин Мартин и Джерри Льюис перестали ставить фильмы вдвоем.
