Елена Блонди - Хаидэ

Остается одно — настоять на своем и победить.

Но в глубине сознания шевелилась растерянность, переходящая в липкий страх. Так давно не приходилось ему открыто подтверждать свою власть… Гнездо подбиралось из жрецов, что хоть и жили каждый сам для себя, но всегда действовали рука об руку, преумножая тьму. Им нечего было делить. Никогда. А тем более женщин.

Он прижал Хаидэ к себе, отступил, окунаясь спиной в световой столб. На виду остались плечи и кисти рук, как белые клешни на талии и груди женщины. Да размытый блин широкого лица.

— Я сказал это сам и не отступаю от своих слов. Она моя.

Еще один шаг назад…

Целитель заскрипел зубами, сжимая в потных пальцах коробку. И застыл, когда его ушей достиг еле слышный шепот из-за спины:

— Уходит. С ней. И смеется над твоими желаниями, жрец темноты.

Ничего не видя от ярости, кроме белых рук на женской груди, Целитель поддел непослушным пальцем замочек коробки. Перехватил скользкое тельце, скребущее кожу острыми когтями. И швырнул скрипящий верткий комок в лицо Пастуху, в надменное, смеющееся лицо.

Размахивая лапами, варака пролетела через тонкий слой дымки, упала брюхом на плечо Пастуха, заскрипела и резко изогнувшись, вцепилась иголками зубов в основание толстой шеи. Жрец тяжело осел, роняя свою добычу. Пальцы, скрючиваясь, загребли горсти травы, обрывая короткие стебли.

Целитель недоуменно оглядел пустую коробку и, размахнувшись, отшвырнул ее от себя, будто боялся — укусит.

А Видящий продолжал плести свою собственную паутину.

— Ткач, Жнец, возьмите женщину. Целитель, проверь выход в комнату ковров. Если откроется — унесем туда.

Радуясь, что можно исполнять приказы и убраться подальше от неподвижного тела Пастуха, жрецы подхватили Хаидэ. Видящий, сделав несколько шагов следом за процессией, отстал. И быстро вернувшись, ступил в рассеянный свет. Красивое лицо было спокойным и сосредоточенным. Нагнувшись, ухватился за кованые браслеты на щиколотках Пастуха и поволок вялое тело к медовой купели. На ровной тропе, покрытой мелкой курчавой травкой, голова Пастуха не подпрыгивала, а лишь мелко тряслась, иногда поворачиваясь из стороны в сторону.

Устроив укушенного на каменной закраине, Видящий, тяжело дыша, приблизил красивое лицо к раскрытым водянистым глазам.

— Ты еще видишь и слышишь, вечноживущий… Не спишь. Так?

Усмехнулся, тряхнул головой, смахивая со скул капли пота. Пастух не ответит. Но глаза его живы. Интересно, он знает ту истину, что открылась недавно Видящему? Скорее всего нет. Ведь не он входил в живую нелепую душу горячей неразумной женщины — раз за разом погружаясь в нее все глубже.

— Ты думал, я всегда буду бояться гнева матери тьмы? Бояться, что она придет и накажет, если я поднимусь против твоей власти?

Еле заметное дрожание век было ответом. Да узкая трещинка между стиснутых синих губ — старик пытался открыть рот и не мог.

Видящий коротко рассмеялся. Ему не нужны ответы на эти вопросы. Все, что нужно, он знает теперь сам. Он присел и, уперев руки в широкий бок старого тела, толкнул Пастуха. Шмякнувшись на каменную ступеньку, тот стукнулся откинутой головой, дернулась, сгибаясь и подворачиваясь, нога, слабо взмахнули руки. Сорвалась с шеи присосавшаяся тварь и первой свалилась в медленное кружение желтой жижи. А сверху упало большое тело, вздуваясь пузырями тонких одежд.

Видящий подождал, пока ленивые пузыри, лопаясь, не перестанут отрываться от раскрытого рта. Встал, провожая взглядом вязкие струи, что уносили, топя в себе, бывшего повелителя племени Арахны. И, усмехнувшись, пошел на тропу, ведущую к дальней стене. Теперь Пастух вечен. Десятилетия и даже сотни лет, пока летают над белым дурманом толстые пчелы, его лицо под слоем древнего меда снова и снова будет медленно проплывать, исчезая в глубине и появляясь снова. И каждый раз, приводя сюда новую самку или жертву, Видящий поднимет ухоженную руку в приветственном жесте владыки, благодаря Пастуха за отданную ему власть.

В маленькой комнатке, душной и неподвижно жаркой, сплошь укрытой алыми коврами, жрецы уложили Хаидэ к стене. Вынимая из ноздрей тугие комочки, бросали на пол. Отдышавшись, переглянулись, опуская руки. Целитель, хмурясь, то прятал глаза, то с вызовом взглядывал на остальных. В тяжелом молчании, не зная, что сказать друг другу, они чутко прислушивались, и каждый незаметно вздохнул с облегчением, когда тяжелая штора заколыхалась, пропуская Видящего. Тот вошел, задергивая за собой багровую ткань. Пламя факелов на стенах, упертых в кованые захваты, метнулось и снова встало ровными языками, уводя черные нити копоти в узкие отдушины потолка.

Видящий обошел пещерку и уселся на место Пастуха, квадратный валун со спинкой, укрытый плотным ковром. Обвел жрецов выжидательным взглядом. Те медленно сели, стараясь не смотреть на пустое место напротив Видящего. Жнец по привычке поднял ладони, чтоб соединить их с руками соседей и сразу опустил, потирая колени.

Видящий один смотрел на пустоту напротив. Погруженный в мысли, ухмылялся уголками красивого рта. Власть Пастуха держалась ни на чем. Просто им было удобно подчиняться приказам, что не нарушали спокойствия шестерки. А кто поставил старика над прочими? Спроси каждого и он пожмет плечами. Проницая смятенную душу Ахатты Видящий понял нехитрую истину и поразился, как раньше эта мысль не приходила в его голову. Нет тьмы снаружи. Она в каждом и каждый растит ее в себе. Потому она неистребима, и нет наказаний для нарушителя, если он продолжает служить матери тьме. Наоборот, тем лучше и выше служение, чем строже встанет каждый на защиту и увеличение мрака. Пастух посмел полюбить. Все признаки этого понял Видящий, ведь все совпало с прочитанным в сердце Ахатты. Выбрал себе женщину и попытался бросить к ее ногам мир. Сулил ей власть рядом с собой. А главное — не выдержал испытания и кинулся на ее защиту. Захотел только себе. Так же, как глупая Тека хочет себе своего Коса. Как неум хочет Ахатту и бьется головой о сундук, когда та стенает и вздыхает, призывая другого, бывшего люба. Как эта княгиня, что упорно защищает своим сердцем демона. И как Онторо, что умерла, потому что ее сердцем владела безрассудная любовь. Дни старика были сочтены. Ну что же, иногда вечноживущие уходят. Каждый из них рано или поздно покидает человеческое тело, что в сотни раз медленнее стареет, но все же стареет. И опускается в черное ничто, чтоб там дождаться прихода полной темноты. Там скучно, лучше прожить, как можно дольше.

Он бережно положил на каменный стол холеные руки. И залюбовался совершенной формой пальцев и запястий. Он еще так молод. Столько дел впереди. Ничто подождет, наполняясь теми, кто был рожден до него.