Когда Мэйзи вышла из машины, Ридинг развернул «бентли» и вернулся в Бермондси — ему хотелось встретиться с Джильбертом Хеем.
* * *
— Почему вам так нужен этот проклятый Кубок Сифелла? — с привычной прямотой спросил Ридинг.
Хей медленно кивнул, но не ответил.
Ридинг внимательно посмотрел на него: ему казалось, что впервые он заметил серебряные пряди на висках друга и глубокие морщины на его лбу.
— Отвечайте, майор, — кисло улыбнулся Ридинг.
— Полковник, вы можете отправить меня под арест, — столь же кисло улыбнулся в ответ Хей, — ибо я отказываюсь подчиниться вашему приказу.
Он встал и прислонился к камину, но острый взгляд Ридинга уже заметил то, что хотел заметить, — Хей пытался спрятать за спиной фотографию, стоящую на мраморной полке.
— Мэйзи Даунер, — сказал Ридинг. — Я только что с нею расстался.
— Да будет так, — пробормотал Джильберт, — вы увидели…
Теперь я могу вам ответить. Я не поеду на Сифелл.
— Ах!
Хей, не говоря ни слова, протянул другу телеграмму: «Кубок Сифелл разыгрывается в 36 лунок».
— Сегодня вечером я уже видел эту мерзость, — воскликнул Ридинг.
— Итак я не еду, — повторил Хей.
— Именно это я заявил в клубе, но Госкетт сказал, что вы поедете. Вы знаете, что это означает?
— Да… Правила Блю Сэндз разработаны в героические времена и категоричны в этом плане. Я буду исключен.
— И Госкетт запретит вам появляться на любом поле.
— Знаю…
Джильберт Хей помолчал, потом тихо спросил:
— Что вы думаете о мисс Даунер?
— Э-э-э… Она красива и хорошо играет в гольф. Она немного флиртует с Фринтоном, но я уже спращивал себя, зачем она появилась в Блю Сэндз?
— Ответ прост, — с трудом выговорил Хей. — Мисс Даунер — посланница Торпа, Гилхриста, Мейзона…
Ридинг с трудом удержался от выражения удивления.
— Это гипотеза?
— Нет, истина. Мне сообщил ее Крофтс.
— Тори энд Компани, — проворчал Ридинг. — Вероятные победители Сифелла и его 36 лунок.
— Этот триумвират состоит в Найрока-клубе, который соседствует с Блю Сэндз. Вам ясно?
— Не очень.
— Их поле в ужасном состоянии, а касса пуста, как выеденная устрица. Найрока — вампир, который хочет проглотить Сэндз.
— Как бы ему не подавиться этим куском, — усмехнулся Ридинг.
— Вовсе нет… Мисс Даунер явилась, чтобы выйти замуж за Баттинга, и она добьется своего.
— Хей! — воскликнул Ридинг, — вы любите эту… авантюристку!
— Увы!
«Бентли» во второй раз остановился в Кенсингтоне. Мэйзи Даунер молча выслушала Ридинга.
— Все это правда, — сказала она.
— Полагаю, — холодно сказал бывший офицер, — вам это все равно, но заявляю, что презираю вас, как самую поганую вещь на земле…
Она не ответила, но протянула ему телеграфный бланк.
— Если вы нашли меня одетой, полковник Ридинг, то только потому, что я собиралась отнести это в соседнее телеграфное отделение.
«Оставить 72 лунки в Кубке», — прочел он.
— Но в этом случае… — пробормотал он.
— Джильберт Хей будет играть и останется в Блю Сэндз.
— Хорошо… Но когда вы выйдете замуж за молодого Баттинга?..
— Не стоит продолжать! Вы некогда сказали, полковник Ридинг, что гольфистка — это женщина, у которой вместо сердца «дэнлоп 65».[2] Вы подметили верно… Но такая замена во мне не произошла. Надеюсь, теперь вы понимаете…
— Вы хотите сказать, чтобы я отвез вас к Джильберту? — воскликнул Ридинг. Глаза его сверкали.
— Только этого и хочу, негодный вы человек!
* * *
В окне Джильберта еще горел свет, но Ридинг стучал напрасно, дверь осталась закрытой.
Потеряв терпение, он ударом плеча высадил дверь.
Хей сидел у стола, одна его рука лежала на фотографии Мэйзи Даунер, а вторая… В воздухе плавал сладковатый запах пороха.
Мэйзи и Ридинг опоздали.
«Гольфист» Мабюза
Содержимое небольшого пакета, который вручил мне почтальон, не очень удивило меня: ключ и карточка из бристоля[3] со следующими словами:
«Ред Чамрок стрит. 3–26 октября, вечером».
Моя торговля руанским ситцем всего лишь прикрытие; она скрывает дела, требующие осторожности и тайны. А потому я не стану ломать голову, пытаясь отыскать того, кто послал почтовую посылку — в моем сумеречном ремесле меня окружают только те люди, которым можно доверять, и они очень сдержанны в своих поступках.
Я даже не проявил любопытства и не отправился смотреть на указанный дом, ибо знал, что он стоит в старом темном проулке неподалеку от стен города и что его несколько лет назад уже предназначили на слом.
Вечер 26 октября был холодным и дождливым, в воздухе кружились тучи опавших листьев, а редкие прохожие выглядели, как скользящие тени.
Я оставил машину на углу Луга Нонн, где бродят лишь кошки, и пешком проделал две сотни ярдов, отделявшие меня от Ред Чамрок стрит.
Ветер задул фонарь на углу улицы, и я с трудом отыскал нужный дом.
Он был низок и узок, его венчали конек в виде лампочного колпака и нещадно скрипящий флюгер; белокаменный герб над дверью, похоже, восходил к первым годам царствования Тюдоров.
— Добрая старина, — сказал я себе, вставляя ключ в замочную скважину. Ключ повернулся с первого раза.
Я оказался в длинном темном коридоре, но в конце его голубел бледный квадрат — в нише стены стояла лампада. В воздухе плавал запах плесени и горячего воска.
Я толкнул дверь и с приятным удивлением проник в просторную гостиную, освещенную множеством витых восковых свечей. В широком и глубоком очаге горел костер из поленьев, а перед ним, приглашая быть гостем, стояли удобное кресло и маленький столик с бутылками и бокалами. Я наполнил стакан водкой — она показалась мне очень выдержанной, привкус янтаря приятно пощекотал мое небо знатока крепких напитков. Я пожалел об отсутствии сигар, но в душе был этому рад. Сколько раз небольшое количество табачного пепла и даже запах его выдавали человека…
Попивая маленькими глотками водку, я осматривал комнату. Стены были отделаны панелями из черного дуба, окна прятались за тяжелыми дорогими шторами, на полу лежал шерстяной ковер с высоким ворсом. Другой мебели кроме кресла и столика не было, но стоял огромный подрамник из эбенового дерева — на нем находилась картина, которую с трудом освещали свечи.
Я взял один из подсвечников и подошел к картине поближе, чтобы рассмотреть ее. И тут же отшатнулся.
Картина в тяжелой раме, с которой облезло золото, была портретом с удивительно живым лицом. Мне показалось, что он вот-вот спрыгнет с холста. Лицо вырисовывалось на фоне сельского предгрозового пейзажа.
