– Эй, посмотри-ка, – сказал он Ральфу.
– Мне очень жаль, но это его распоряжение.
Ральф сказал:
– На меня никогда не надевали наручников. Года за два до женитьбы меня подобрали на улице в стельку пьяным и отвезли в вытрезвитель, но наручников не надевали никогда. – Ральф говорил медленно, и его оклахомский выговор стал заметнее. Ларри понял, что он впал в полную ярость.
– У меня есть приказ, – сказал Дорган. – Не будем портить друг другу жизнь.
– Приказ, – сказал Ральф. – Знаю, кто отдал тебе этот приказ. Он убил моего друга Ника. Какого черта ты связался с этим адским псом? Ты-то ведь, вроде, сам по себе парень ничего. – Ральф смотрел на Дергана с таким гневным недоумением, что тот вынужден был отвернуться.
– Это моя работа, – сказал он. – И я ее выполняю. Вот и все. Протяните руки, или мне придется попросить кого-нибудь сделать это за вас.
Ларри протянул руки, и Дорган надел на них наручники.
– Кем ты был? – спросил Ларри с любопытством. – В прежние времена?
– Полиция Санта-Моники. Помощник следователя.
– А теперь ты с ним. Прости меня, пожалуйста, но, ей-Богу, это забавно.
Из соседней машины вытолкнули Глена Бэйтмена.
– Какого черта вы его толкаете? – сердито спросил Дорган.
– Если бы тебе пришлось шесть часов подряд слушать его болтовню, ты б его и не так толкнул, – сказал один из сопровождавших Глена людей.
– Меня не волнует, сколько болтовни вам пришлось выслушать, но волю рукам давать нельзя. – Дорган посмотрел на Ларри. – Что такого забавного, в том, что я с ним? В течение десяти лет я был полицейским, пока не пришел Капитан Шустрик. И я видел, что происходит, когда во главе стоят парни вроде тебя.
– Молодой человек, – мягко сказал Глен, – ваше общение с несколькими избитыми детьми и наркоманами не оправдывает тот факт, что вы оказались в объятиях монстра.
– Уведите их, – ровно сказал Дорган. – Одиночные камеры, разные крылья.
– По-моему, ты не уживешься со своей новой ролью, – сказал Глен. – В тебе слишком мало от нациста.
На этот раз Дорган и сам толкнул Глена.
Ларри вели по пустому коридору. На стенах висели таблички: НЕ ПЛЕВАТЬ НА ПОЛ. ДУШ. ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ГОСТЬ.
– Я бы не прочь принять душ, – сказал он.
– Может быть, – сказал Дорган, – посмотрим.
– Посмотрим на что?
– На твое поведение.
Дорган открыл камеру в конце коридора и ввел Ларри внутрь.
– Как насчет браслетов? – спросил Ларри, вытягивая вперед руки.
– Конечно. – Дорган снял наручники. – Так лучше?
– Гораздо.
– Все еще хочешь в душ?
– Очень. – Но дело было не только в этом. Больше всего на свете Ларри не хотелось остаться в одиночестве, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. Если он останется один, к нему вернется страх.
Дорган достал небольшой блокнот.
– Сколько вас в Зоне?
– Шесть тысяч, – сказал Ларри. – Каждый вечер в четверг мы играем в бинго, а призом в общей игре является двадцатифунтовая индейка.
– Так ты хочешь в душ или нет?
– Хочу. – «Но, похоже, не попаду», – подумал он про себя.
– Так сколько вас?
– Двадцать пять тысяч, но из них тысяче – меньше двенадцати лет, и их пускают в кино бесплатно. С экономической точки зрения это просто разорение.
Дорган захлопнул блокнот и посмотрел на него.
– Я не могу, парень, – сказал Ларри. – Поставь себя на мое место.
Дорган покачал головой.
– Не могу этого сделать, потому что я пока не чокнулся. Зачем вы пришли сюда? Чего вы хотели добиться? Завтра или послезавтра вы будете мертвы, как кусок собачьего дерьма. А если ему понадобится, чтобы вы заговорили, то вы ему все выложите, как миленькие. Вы просто рехнулись.
– Нам велела идти старая женщина. Матушка Абагейл. Возможно, она тебе снилась.
Дорган покачал головой, но при этом отвел глаза в сторону.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Ну, тогда оставим эту тему.
– Стало быть, ты не хочешь говорить со мной? И в душ не хочешь?
Ларри засмеялся.
– Я так дешево не продаюсь. Пошлите к нам шпиона, если, конечно, среди вас найдется парень, который не превращается в ласку, едва только при нем упомянут Матушку Абагейл.
– Ну что ж, – сказал Дорган. – Как тебе будет угодно.
Он прошел по коридору в свете зарешеченных ламп и закрыл за собой стальные ворота.
«Завтра или послезавтра вы будете мертвы, как кусок собачьего дерьма».
Но Ларри не верил этому. Этого просто не может быть.
– Я не испугаюсь зла, – сказал он в мертвую тишину коридора, и ему понравилось звучание этой фразы. Он повторил ее снова.
Он лег на койку, и ему пришло в голову, что он наконец-то почти вернулся на Западное Побережье, только путешествие это оказалось куда более долгим и необычным, чем кто бы то ни было мог предположить. К тому же, оно еще не закончилось.
– Я не испугаюсь зла, – снова произнес он. Он заснул. Выражение лица его было спокойным. Спал он мирно, без снов.
На следующий день в десять часов утра Рэнделл Флегг и Ллойд Хенрид подошли к камере Глена Бэйтмена.
Он сидел на полу, скрестив ноги. Под своей койкой он нашел кусок угля и только что закончил надпись на стене своей камеры посреди изображений мужских и женских гениталий, имен, телефонных номеров и коротких непристойных стихотворений. Надпись гласила: «Я не гончар, и не гончарный круг, я – глина, но разве ценность достигнутой формы не зависит в той же степени от внутренних свойств глины, что и от гончарного круга и таланта Мастера?» Глен как раз восхищался этой пословицей – или это был афоризм? – в тот момент, когда ему показалось, что температура в камере неожиданно упала градусов на десять. Дверь в конце коридора с грохотом открылась. Во рту у Глена неожиданно пересохло, и кусок угля выпал у него из пальцев.
В коридоре раздалось щелканье каблуков, направлявшихся к нему.
Другие шаги, жалкие и тихие, поспешали за первыми, пытаясь попасть в такт.
«Ну вот, это он. Сейчас я увижу его лицо».
Неожиданно артрит стал причинять ему больше страданий. Боль была непереносимой. Словно из него вынули все кости, а образовавшиеся пустоты заполнили битым стеклом. И все же, когда каблуки остановились напротив его камеры, он повернул голову, и на лице его играла заинтересованная, выжидательная улыбка.
– А, так вот вы какой, – сказал Глен. – Вовсе не такой уж бука, как мы думали.
По другую сторону решетки стояло двое человек. Флегг был справа. На нем были синие джинсы и белая шелковая рубашка, мерцавшая в свете тусклых ламп. Он улыбался Глену. За ним стоял человек ниже его ростом и без улыбки на лице. На шее у него был надет черный камень с красной щелью.
