— Дельно собрался, дорого, — сказал дед, остановившись рядом со Степаном и заглядывая ему в лицо остывшими угольками глаз. — Пожалуй, далеко уедешь. Кожух течет длинно, но не везде стоит бывать. Особенно такому чикче, как ты…
От старика несло самосадом и пыльной ватой. Степан заметил вельветовые джинсы, заправленные в драные ичиги. О чем это он болтает?
— Не пойму тебя, олман-па, — сказал Степан. Вика еще стояла возле удобств, дожидаясь очереди, за спиной старика Витек тащил в охапке с полдюжины запотевших банок с «семеркой», сигарета свисала с нижней губы. — Я бывал там много раз…
Ему очень захотелось, чтобы настырный и язвительный дед растворился в вязком горячем воздухе, как дымок его вонючей трубочки. Чего пристал?! Степан обошел старика и открыл Виктору багажную дверь. Скатка из палатки и спальника немедленно выкатилась ему в руки, обнажив оружейный чехол, в лицо дохнуло жаром, но на полке место было. Виктор освободился от ноши.
— Абориген? — указал он подбородком, глаза влажно блестели, лоб покрывала испарина: одну «семерку» он явно сплющил, не отходя от стойки.
— Будешь?
Степан мотнул головой.
— Не боись, — осклабился Виктор, — Ментов поблизости не наблюдается.
Он протянул банку пива, но Степан брать ее не стал. Дело-то вовсе не в ментах.
Виктор хмыкнул, сорвал кольцо и, прихлебывая, направился к аборигену. Степан закрыл дверь, остальные так и оставались открытыми все это время, отчего «Шевик» напоминал зеленого жука-мутанта.
— Хау! — сказал Виктор. Он возвышался над стариком, словно утес над водой. — Дерсу Узала, однако. Белку в глаз бил?
Степан дернулся было, а потом мстительное и злорадное чувство заставило его вытащить новую сигарету. Пусть побеседуют. Он привалился к запаске, задымил и стал смотреть вдоль пустой улицы. Хлопнула дверь туалета. Степан не обернулся. Пес под забором тяжело уронил голову на лапы, из магазина кто-то вышел и побрел переулком, ссутулив спину. Степан стряхнул пепел, усмехнулся: надо же, городского пижона Витька стращал, а привязались к нему, да еще старый тельмучин.
— Ты чего, папаша, молчишь? — услышал он. — В горле пересохло? На, вот, холодненького… Огненная вода, хе-хе… «Девятки» не было, извини…
— Эй, не хами! — одернул Степан пижона, но вяло, без огонька.
Он вышел из-за машины вперед, к водительской дверце. Фильтр сигареты намок от слюны и горчил. К его удивлению, старик молча принял банку пива и сунул ее, не глядя, в карман подбушлатника. Початую. Трубочка мерно пыхала. На дарителя старик не смотрел, выражение лица казалось бесстрастным, хотя Степан заметил тень озабоченности. Или насмешки?
— Да ладно, я так, угостить хотел, — сказал Виктор.
— Поедем, что ли, — сказал он чуть погодя, утерев губы. — Вон нимфы наши идут…
Он обошел старика, словно столб, и забрался в машину. Степан с неприязнью заметил, что старик — тельмучин, не отрываясь, смотрит на девчонок. Нет, не так. Он смотрит именно на Викторию: длинные ноги в узких джинсах, голый живот под красным топом, сильно натянутым высокой грудью; белую шею и длинные распущенные волосы: черные, блестящие. Вика улыбалась, лицо Оксаны хранило все тоже брезгливо-страдальческое выражение. Степан обреченно вздохнул.
— Садитесь, — сказал он и добавил неожиданно для себя. — Витек там пива купил холодного.
Вика уселась на заднее сиденье, с интересом рассматривая аборигена с трубкой. Оксана сильно хлопнула дверью и сразу же открыла окно. Окинув быстрым взглядом машину — все ли в порядке? — Степан опустился на горячее сидение и потянул дверь на себя.
Старик придержал ее за рамку окна и что-то быстро забормотал, шевеля морщинами. Углы рта опустились, чашка трубки прыгала вверх-вниз. Степан разбирал звуки, казавшиеся знакомыми, но стоило ему только попытаться вникнуть в их смысл, как все сливалось в какофонию. Заломило виски.
Он торопливо кивнул и завел двигатель. Старик тут же отпустил дверь, и она закрылась с сухим щелчком, словно переломили кость.
— Чего он там бормочет? — наморщил лоб Виктор.
Степан выжал сцепление.
— Откуда я знаю, — сказал он, трогаясь с места.
Жирная пыль немедленно поднялась в воздух. Облака скрыли фигуру тельмучина в боковом зеркале. Горячие волны ворвались в салон через открытые окна.
— Что это было? — прокричала Вика.
Виктор повернулся к ней.
— Степка родню встретил, — сказал он с серьезным видом. — Зацепи мне пару баночек, пожалуйста. И давайте спрыснем это дело. А, Ксанка?
— Я не хочу, — услышал Степан, а потом почувствовал, как девушка за спиной наклонилась к нему.
— Ты не понимаешь родной язык? — спросила она.
Он пожал плечами. Машина миновала последний дом. Впереди, в стороне от дороги маячили фермы недостроенного коровника, обглоданные солнцем и непогодой. Улица превращалась в проселок, теряющийся где-то между близких деревьев. Там, в густой тени грязь и лужи блестели как антрацит. Зашипели открываемые банки.
— У меня паспорт такой же, как и у тебя, — сказал Степан, голос звучал ровно, — Матери я не помню. Когда отец пропал в тайге, мне было девять. В поселке, где мы жили, среди тельмучин родни не нашлось. Ее нигде не нашлось. Впрочем, это все равно. В медучилище я узнал, что у аппендикса не бывает национальности… Так, теперь все пристегиваемся и наглухо закрываем окна…
— Это еще зачем? — поинтересовался Виктор.
Степан усмехнулся.
— Увидишь…
* * *
«Но-шпа» помогала плохо.
Спазмы, предвестники близких месячных, не уходили надолго. Оксана морщилась всякий раз, когда тягостное, тянущее ощущение, словно кто-то осторожно затягивал узелки на маточных трубах и сдавливал яичники, возникало внизу живота далеким эхом. Девушке мерещилось, что от нее уже несет менструальной кровью, как от зарезанной свиньи. Тряска и духота в машине самочувствия не улучшали. Плотный, горячий воздух при открытых окнах неприятно подсушивал кожу на лице, ерошил волосы и забивал пряди дорожной пылью. Ужасно! Вику, уговорившую ее на эту поездку, хотелось придушить. Ее жизнерадостный, довольный вид раздражал, а смутные подозрения, что Вика пригласила ее только для того, чтобы не оказаться наедине со Степаном, или, что вернее, одной между Степаном и Виктором, то есть — в качестве никому не нужной четвертой вершины романтически-любовного треугольника, откровенно задевали.
Нет, формально они ехали на натуру. Степан обещал Вике показать какое-то супер-пупер-офигенное место у слияния Кии и Кожуха. «Место силы», как выразилась Вика, падкая на всякую эзотерику и рериховские пейзажи. Уговаривая Оксану, она делала большие глаза и переходила на проникновенно-восхищенный шепот, но в поездке все это отдалилось, и Ксана все чаще замечала тяжелый взгляд Степана, преувеличенно-беззаботный щебет подружки и развязное поведение Виктора. Как они все ей надоели!
Оксана отворачивалась и смотрела в окно, односложно отвечая на реплики попутчиков. Ей хотелось очутиться дома, свернуться калачиком на диване и прикрыть глаза, пережидая недомогание. Мама бы хлопотала вокруг, приносила чай, гладила по плечу…
Окружающие пейзажи откровенно угнетали. Бескрайнее вылинявшее небо с редкими облаками, за которые взгляд цеплялся, словно утопающий за корягу. Бесконечные сопки, покрытые черно-зеленой тайгой, как мхом. Поля вдоль дорог, ровные, как столешница в мастерской. Оксана закрывала глаза, прячась от назойливых образов, которые никак нельзя было воплотить чуткими пальцами в какие-то формы: «художку» она заканчивала по классу скульптуры.
От тоски она начинала буравить взглядом затылок Степана, но быстро прекращала это занятие. Степан казался ей сродни пейзажам: такой же бескрайний, бесцветный, совершенно не за что зацепиться ни взглядом, ни ощущением. Только на мгновение ей показалось, что он открылся, смутился даже, но наваждение быстро прошло.
После остановки в деревне, когда дорога, пропетляв разбитой колеей, исчезла в зарослях суховатой травы, в которых колдобины и ямы прятались как львы в саванне, нападая вдруг, стремительно и неумолимо, ей захотелось ненадолго умереть.
