Фил и Хатч захихикали. Люк окинул взглядом всех троих, запрокинул голову и саркастически рассмеялся. — Так вот оно что.
— Думаешь, твоя философия производит впечатление на кого-то, у кого в жизни есть хоть какая-то ответственность? Тогда, в Стокгольме, ты сказал, что сделал другой выбор. Какой выбор? Что ты сделал за свою жизнь? Честно? Чем можешь похвастаться?
Люк наклонился вперед, и начал говорить повышенным тоном, пока не одумался и понизил его. — Это не соревнование. Мне не нужно то, что есть у вас. Честно, не нужно. А раз я не ведусь на это, вы пытаетесь выставить меня неудачником. Совершенно верно, я усложнил себе жизнь этой музыкальной лавкой, которая пошла кверху жопой. В Лондоне. Но я не какой-то бесцельный неудачник. Я работаю в магазине, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Я не выбирал эту карьеру. Я работаю там, чтобы оплачивать аренду. Этим я сейчас занимаюсь. Только и всего. Я не такой, как вы думаете.
Фил хихикнул и Люк понял, что тот смотрит на Дома. Ему что, тоже влепить? Он пристально посмотрел на Фила. — Но вас это очень волнует. Вас бесит, что я не сижу, погрязнув в долгах, с какой-нибудь унылой сукой на шее. Вместо этого вы пиарите свою жизнь, будто хотите, чтобы я вам завидовал. Кто хотел бы такого, парни? Посмотрите, вы выглядите, как старые пердуны. Вы оба. Жирные, седые, а вам еще сорока нет. Это семья с вами такое сделала? И брак? Я тоже должен к этому стремиться? Завидовать? А если нет, значит, я не в деле? Почему? Я скажу вам почему. Потому что я напоминаю вам о том, чего вы не можете делать. Да, не можете. Потому что вам никто не позволит.
Дом просто покачал головой.
Фил тихо сказал, — Сука.
Дом снова поднял глаза на Люка, пытаясь сдержать веселье. — Всякий раз, когда мы встречаемся, ты пытаешь утереть нам этим нос, на большее ты не способен. Задержка в развитии на лицо.
— Что? Следуйте зову своего сердца. Не идя на компромиссы. Вы видите в этом только несостоятельность и отказ воспринимать реальность.
— Только послушайте его, — тихо сказал Фил, впервые проявив активность с того момента как его крики о помощи напугали их днем у церкви. — И он зарабатывает два с половиной фунта в час и живет в той же жопе, из которой, похоже, не вылезал со второго курса университета.
— И все-таки это вас бесит, — сказал Люк. — По-настоящему бесит. Это все сожаление и обида, которые вы носите в себе. Я не виноват, что вы оба боитесь своих гребаных женушек.
Дом фыркнул. — А ты трахаешь тех паршивых шлюх и живешь как бомж. О, я бы не задумываясь поменялся бы местами. И где ты там проходил курсы по торговле компакт-дисками и музыкальной прессой? В гребаном Финсбери парке?
— Почему это женщины, с которыми я встречаюсь, являются паршивыми шлюхами? Тогда как те злобные стервы, с которыми вы спите почему-то такие… желанные? Респектабельные?
Хатч качал головой. В темноте было сложно сказать, улыбается он или нервничает. — Парни, вы уже переходите все границы.
Но Хатча никто не слушал. Теперь даже он раздражал Люка, пытаясь как обычно защитить Дома. Он всегда с ним нянчился. Знают ли они, как они вместе выглядят? — Деньги, — продолжил Люк. — Это самое ценное, что есть у всех, так? То, что они зарабатывают?
— Ну, это преимущество. Лучше, чем ничего.
— Это единственный критерий, по которому ты всех судишь сегодня. Чем они владеют, что покупают. В какое унылое говно ты превратился. И не претворяйся, что ты счастлив, дружище. Не обманывай себя, потому что меня не проведешь. Я видел тебя на свадьбе Хатча. Сколько раз вы ругались с Гейл? — Он зло посмотрел на Фила. — А вы с Мишель? А? У нее весь день было лицо как у бульдога, жующего осу. Я отделался от пары таких несколько лет назад. Выставил их на улицу вместе с мешками для мусора. Даже в мыслях не было, чтобы жениться на них. Я имею в виду, о чем вы думали? Я лучше бы очутился на улице, чем однажды проснулся бы рядом с одной такой унылой рожей.
Хатч протянул руку и с силой схватил Люка за икроножную мышцу. — Люк, Люк, Люк. Хватит! Хватит! — Потом Хатч вскочил и, обращаясь ко всем, сказал, — Парни, я знать вас больше не хочу. Ноги моей больше не будет в одной с вами комнате. Если забуду, напомните. У нас нет больше ничего общего. Протрите глаза, мужики. Мы сейчас по уши в дерьме. — Он двинулся в сторону деревьев, чтобы отлить.
— А кто в этом виноват, мать твою? — крикнул Дом ему в след.
Люк еще не чувствовал, что закончил, или сказал все правильно. — Когда выберемся отсюда, каждый пойдет своей дорогой.
— Хорошо, раз тебя это так волнует. Я не буду больше навещать тебя. Можешь быть уверен, — сказал Дом и рассмеялся. В его голосе прозвучала нотка триумфа, отчего Люк с наслаждением вспомнил, как его кулаки прошлись по его лицу.
— Принято.
— Мы пошли в поход лишь потому, что ты нищеброд. Я, Филлерз и Хатч хотели поехать в теплые страны, но ты не мог себе это позволить. Хотели поехать в Египет, понырять в Красном море. Вот что происходит, когда ты идешь на компромисс ради свободного духа, ради того, кто живет по своим правилам. Кто зарабатывает на жизнь, торгуя компакт-дисками, и вечно сидит без гроша. — Дом застегнул молнию палатки.
Люк сидел, не шелохнувшись, и пытался успокоить дыхание. Его снова душил гнев. Когда он так себя чувствовал, он думал, что однажды сможет кого-нибудь убить.
— Сейчас тебе лучше подумать, — сказал он, обращаясь к закрытой двери палатки, — как завтра ты будешь вытаскивать отсюда свою жирную бесполезную задницу. Потому что, когда ты проснешься, меня уже здесь не будет.
— Отвали.
Фил и Дом храпели в палатках. Фил издавал нечеловеческие звуки, похожие на тарахтение двигателя. К такому шуму Люк не привык. Они с Хатчем молча слушали этот храп, сидя друг напротив друга. Между ними, в котелке, варилась новая порция кофе. Пока вода была в свободном доступе, такого добра как кофе было у них предостаточно. Они курили, уставившись на голубое колечко огня на плитке. От него исходил хоть какой-то уют в темном как дно океана лесу. Тьма становилась обманчивой, если всматриваться в нее и пытаться осмыслить все, что лезло в голову. Вокруг стучали капли дождя.
Люк замкнулся в себе, погрузившись в знакомые мысли. Почему у одних людей есть все: карьера, деньги, любовь, дети, а у других нет ничего? У него даже близко не было подобных вещей.
Или было? Он вновь обращался к нерешенным вопросам своего бытия. Если бы он женился в молодости на одной из тех девушек, которых бросил через год знакомства, как Хелен, Лоррейн или Мел, походил бы он сейчас на Дома, Фила или Хатча?
Вся тяжесть последних нескольких лет навалилась на него снова. Даже здесь, в этом месте, в этих условиях, после всего, через что он прошел, он все еще не освободился от себя. Всякий раз, когда он останавливался, чтобы передохнуть, когда внешние раздражители утихали, он чувствовал себя каким-то изношенным, смертельно уставшим от жизни. Он был вынужден признать, что не получил ничего взамен за свои страдания, бездомность, изменения направления, или отсутствие такового, за свои осечки и ошибки. И он признался себе, что всегда жаждал того, что было у его друзей — семьи, дома, карьеры, их мнимой удовлетворенности жизнью. Без всего этого, как его осенило несколько лет назад, нельзя даже надеяться, что тебя признают. Вовсе нет. Не в этом мире, когда тебе далеко за тридцать. Но еще он всегда ненавидел себя, за жажду иметь то, что есть у Хатча, Фила и Дома. Те недостижимые миры, которые многие считают чем-то само собой разумеющимся. Ненавидел себя за желание признания, хотя знал, какие непростые чувства вызывают у него любая работа и отношения. Но, тем не менее, он жаждал всего этого. В этом была причина его отчаяния. Может, он так и умрет неполноценным, неуверенным, и разочарованным.
