– Бред, – оценила мать, и Киря с ней согласился. – Нормальное было лето, не хуже прочих. А такой миграции я, сколько живу, ни разу не видела.
– Они не бешеные, мам. Они ружья боятся.
– Ты давай не геройствуй! Если зверь правда бежит из леса, то сам уйдет. Одно дело, когда во двор лезут и нападают…
– Они ж на бабу Таню напали!
За окнами стихли выстрелы, похоже, все прилипли к телевизорам и смотрели эти глупые новости. Журналисты понятия не имеют, что такое случилось в лесу, что никто там оставаться не хочет. Но высказаться-то надо!
– Мам, а когда медведь спать ложится?
– А как жрать ему нечего будет, так и ляжет. Брусника в лесу еще стоит, так что, может, и медведя дождемся.
Вместо медведя пришел Васек, деловой, с тяжелой лопатой для обороны, и объявил, что хочет почитать дневник вместе с Кирей. Киря, кажется, даже забыть успел о злополучном дневнике. Но, конечно, включил старенький ноут.
* * *
Вечером ко мне опять постучали. Я сидел один (Толстый и Лом с утра куда-то уехали без меня), и тут раздался стук.
– Заходи по одному!
Никто не зашел. Я прошел в коридор и выглянул в окно. Стемнело, мать засиделась у соседки. Над входной дверью горел маленький фонарик из консервной банки (мы на «труде» делали), а у двери никого не было.
Я вышел на улицу и втянул носом волшебный запах летнего вечера. Люди не бывают так счастливы, как я – медведь. Земля стремительно приблизилась к лицу, и травинки защекотали ноздри. Я взревел от восторга, плюхнулся мордой в траву и стал валяться, дергая лапами и кривляясь, как собака.
В сараюхе у дяди Коли дремали теплые кролики, по-кошачьи поджав лапки и смешно втянув головы; физичка у себя дома валялась в постели, читала какую-то ерунду и хихикала.
По соседней улице уже бежали мальчики в звериных тулупах, у меня под ложечкой засосало от этого жуткого сочетания запахов: мальчишки, запертые в тела зверей: задерут кого-нибудь, расшалившись, утром ничего не вспомнят. Я побежал за ними.
В доме, куда спешили Толстый и Лом, не было никакой скотины. За низким окошком с выстиранными на реке занавесками стояла старинная металлическая кровать с шишечками. На кровати уже много лет лежала бабка, нос мой не пощадил запах ни жутких пролежней, ни мочи. Бабкина дочка спала в другом конце дома: она не успеет!
Я перелез через забор и встал на пути мальчишек-зверей. Где Толстый, где Лом, я легко различил по запаху, а выглядели они совершенно одинаково. И одинаково не узнавали меня. Я встал на дыбы и вздыбил шерсть, показывая, что в дом их не пущу. Рыкнул погромче, чтобы в доме проснулись, но до ушей моих донеслось только ровное дыхание спящих. А дальше все произошло быстро и некрасиво.
Угольно-черные когти сверкнули прямо перед моим носом, в лапу врезалась острая боль, а по спине шваркнуло что-то тяжелое. Я заревел и услышал, как в доме шаркают тапочки, как открывается дверь кладовки и появляется на свет охотничий карабин, зарядов нам всем хватит. Я попытался вывернуться, но Лом больно вцепился мне в шею и прижал к земле. Он всегда был самым сильным из нас.
Тапочки шаркали по коридору, легко неся мою смерть. «Медведь», девять миллиметров. Женщина называется! Толстый заметался у крыльца, будто забыл, куда бежать. Я забуксовал задними лапами, силясь вырваться, а Лом будто не слышал! Он ломал меня со звериным усердием и не собирался отвлекаться.
Грохнул выстрел. Ноздри мои тут же залепил запах крови, такой же слоеной: к стейку из мальчишки добавили медвежатинки. Уши заложило. Я мотнул башкой, оттолкнулся задними лапами, рванул вперед, оставив у Лома в зубах кусок своей холки. По вибрации земли я чувствовал, что Лом бежал за мной. Еще выстрел. Я перелез через забор и притаился в кустах.
Земля молчала. Никто не бежал, не дрался, только маленький крот в огороде усердно работал лапами. Женщина в тапочках спустилась с крыльца и рассматривала моих друзей. «Только не добивай, только не добивай!» – нашептывал я про себя. Рыкнул, чтобы ее отвлечь, и опять грохнул выстрел. Стреляли уже с улицы. Стреляли в меня. Сосед напротив услышал пальбу и прибежал на помощь. А я, такой осторожный обычно, и не заметил. Пуля прошла, едва не задев мою спину, я вскочил и рванул прочь. Я не видел, что случилось с Толстым и Ломом. Этот с ружьем гнал меня до самого дома.
Он и во двор за мной ворвался, но я нырнул в дровяной сарай, оттуда пробрался в котельную и через нее вошел в дом.
Мать не спала. Она сидела в своей комнате и шелестела страницами журнала. Ждет меня. А я такой… Увидит – сама пристрелит. Я потихоньку прокрался на кухню, кое-как протиснулся в подпол и притаился там среди банок с компотами.
На огурцы напала плесень, а наглая мышь, на которую мать уже полгода расставляет мышеловки, подгрызала бочку с капустой. Я сказал ей: «Доживу до зимы, кота возьму. Чтоб здоровенный был, как росомаха!» Звуки получились странные, как будто большая собака то ли рычит, то ли мурлычет, то ли пытается сказать «мама». Мышь убежала. Наверху пахло мыльной водой и жженой пылью: мать только закончила мыть посуду и выключила телевизор. В кухне на столе валялся пучок свежесрезанной зелени и забытый хлеб.
А этот с ружьем не ушел! Он хлопнул дверью, он ворвался в мой дом и долго-долго что-то говорил матери. Она отвечала, судя по всему, не соглашаясь, он убеждал и носился по комнатам туда-сюда, будто что-то искал. Меня искал. А мать, наверное, не верила, что в ее доме целый медведь сидит в подполе, свернувшись в три погибели. Таких безбашенных в природе не бывает. Они спорили и ходили по дому туда-сюда, наверное, целый час, я даже задремать успел.
Проснулся от холода: уже человеческое тело продрогло на земляном полу. Потихоньку вылез из подпола и перебрался к себе. Ох влетит кому-то с утра!
Думаю, мать тогда и догадалась, что я больше не я. Это если в книжке читать – не верится, а если у тебя под носом шастает зверь, а сын где-то ходит лунными ночами, а потом оставляет в квартире тонны шерсти, а во дворе – следы, если полдеревни видели медведя, который прибежал к тебе… Думаю, тогда мать и догадалась.
…Она растолкала меня только в обед и, не говоря ни слова о минувшей ночи, велела собираться.
– К дедушке поедешь на недельку. Меня опять в командировку гонят.
Ездить к деду я тогда любил. У него совсем маленький домик в поселке за речкой. Мать все хочет забрать деда к нам. Но он отбрыкивается, говорит, что пока сам способен за собой проследить. Живет один, с собакой. У него много книг про охоту и русская печка на полкомнаты, у нас такой нет. Мне нравится сидеть на печке даже летом и читать какой-нибудь фолиант про охотников и зверей.
Я быстро собрался, выскочил во двор, где дядя Коля уже заводил мотоцикл. Мать сидела в коляске. Я дал ей свой рюкзак, сам запрыгнул дяде Коле за спину, и мы помчались. Пролетая мимо дома Толстого, я подумал, что неплохо бы зайти узнать, как он там. И Лом тоже. Но отчего-то я постеснялся просить дядю Колю. А у деда выяснилось, что зря.
