Заметил.
Он принюхался, втягивая ноздрями воздух, потом обернулся, и его маленькие, глубоко запавшие глаза на миг сверкнули нехорошим, опасным огнем. Сережа с ужасом увидел, как человек-зверь осторожно опустил на землю свою колотушку и бубен и пошел прямо к нему, развалисто и цепко ступая широкими лапами.
Мальчик почувствовал на лице горячее, остро пахнущее чужое дыхание. Когда цепная собака Милка облизывала ему лицо, из пасти у нее пахло так же. Вот сейчас растерзает, вцепится в горло – и все! Сережа сжался от ужаса, но зверь почему-то не торопился.
Он долго, внимательно и изучающе смотрел ему в лицо, как будто читал только ему одному ведомые знаки. Потом разлепил губы и с явным усилием, будто нечасто приходилось ему говорить, вытолкнул из горла два слова:
– Кто ты?
Этот вопрос (и даже то, что человек-зверь вообще умеет говорить!) показался таким странным и необычным, что Сережа совсем растерялся. Что ему ответить? Я – Сережа Белов, мне почти семь лет, скоро пойду в школу? Он чувствовал, что такой ответ был бы разумным и правильным где угодно, только не здесь и не сейчас. Он подумал еще немного и вдруг, неожиданно для себя самого, набрал в грудь побольше воздуха и крикнул:
– Тринадцатый! Я – тринадцатый…
Человек-зверь стоял, чуть склонив голову набок. И кажется, остался доволен! Губы его раздвинулись в подобии улыбки, обнажая острые и мощные, чуть желтоватые клыки. Он протянул вперед огромную руку-лапу, поросшую редкой буроватой шерстью, и длинным, корявым указательным пальцем чуть коснулся Сережиного лба над самым переносьем. Словно сухой, горячий ветер ударил в лицо, перед глазами на миг вспыхнул ослепительный свет, потом все погасло…
Колька с Витькой были в полном недоумении. Ну куда он мог подеваться, этот городской? Ведь только что был здесь, карабкался на дерево, потом протискивался в обугленную развилку и смешно дрыгал ногами, а теперь исчез… Несколько раз они обошли вокруг старого дуба, звали, кричали – все бесполезно.
Небо нахмурилось, подул холодный ветер, и совсем уж ясно стало, что вот-вот начнется дождь, да не просто дождь, а настоящий ливень. Но главное… Оба они почувствовали неожиданно такой темный, нерассуждающий страх, что просто невозможно было оставаться здесь!
Мальчишки переглянулись и, не сговариваясь, бросились бежать прочь от этого места. Только у околицы деревни они остановились, чтобы отдышаться немного. Витька шмыгнул носом и оглянулся туда, где из-за леса уже наползала огромная серая туча.
– А этот… малой как же? Там, в лесу?
Колька пожал плечами и ничего не ответил.
– Ох, и попадет нам теперь… – Витек поежился, будто прямо сейчас ощущал прикосновение отцовского ремня.
– Болтать не будешь – так и не попадет, – хмуро, как взрослый, ответил Колька.
– Он же с нами был!
– А кто видел? Кто знает? Ты молчи себе, сопи в две дырочки. А то… Понюхай, чем пахнет!
Колька поднес к его лицу жилистый, крепкий кулак. Витька опять шмыгнул носом, утерся рукавом рубашки и побрел к дому, ссутулившись, словно древний старик. На душе было погано. Лучше бы уж выпороли…
Сережина мать вернулась поздней электричкой. Идти от станции пришлось под дождем, и она очень устала и вымокла. Знакомый дом встретил ее темными окнами. В первый момент она подумала, что Сережа уже лег спать, не дождавшись ее, но все равно почему-то забеспокоилась.
Она сняла промокшие туфли и вошла в комнату, осторожно ступая босыми ногами по толстым домотканым половикам. Не разбудить бы сына. Свет включать она тоже не стала. Вот сейчас раздеться быстренько – и под одеяло, и спать, спать до утра… Только посмотреть сначала, как там Сережа, не раскрылся ли во сне.
Увидев пустую, аккуратно застеленную кровать, Зоя в первый момент просто за голову схватилась. Кинулась было к хозяйке, но разбуженная Зинаида Матвеевна (как-то ее угораздило целый день проспать!) ничего путного сказать не могла, только моргала заспанными, слезящимися старческими глазами и растерянно повторяла: «Сережа? Да вот только что здесь был…»
Зоя отмахнулась от бестолковой старухи и уже хотела было идти искать сына – в темноту, в никуда, поднять на ноги всех в деревне, если понадобится, но в этот миг Сережа появился на пороге – взъерошенный, с исцарапанными ногами и руками, но зато живой и целый! Она всплеснула руками и кинулась к нему.
– Где ты был?! – Она почти кричала, трясла сына за плечи, но мальчик не реагировал на вопросы, только улыбался такой отрешенной улыбкой, что мать напугалась еще больше. В его глазах была пустота, словно он не понимал, что с ним, где он находится и как тут оказался.
В конце концов она уложила Сережу в постель, грозно пообещав: «Я с тобой завтра еще поговорю!», а сама долго лежала без сна. Мысли, как нарочно, лезли в голову тяжелые и неприятные – о том, что сын растет каким-то странным, что от мужа помощи мало, вот уже вторую неделю не приезжает на выходные, а тут мальчишка где-то бегает до полуночи… Мало ли что могло с ним случиться! Небось опять эти деревенские подбили. А дождь-то вон какой, не простудился бы.
Удивило и озадачило ее только одно: одежда у мальчика осталась совершенно сухая. Даже тапочки не промокли.
На следующий день Сережа проспал почти до одиннадцати и поднялся веселый и бодрый, словно ничего не случилось. Зоя немного успокоилась, но, сколько она ни расспрашивала сына, где он был вчера так долго, ребенок упорно твердил одно: «Я не помню» – и смотрел пустым, непонимающим взглядом, который всегда так пугал ее. В конце концов пришлось отступиться, но теперь она больше не оставляла его одного – боялась.
А для Сережи с того дня началась совершенно новая жизнь – тайная, не всегда понятная ему самому, но очень интересная. Он чувствовал себя так, словно во лбу, там, где коснулся его человек-зверь, открылся третий глаз, который видит то, чего другие почему-то не замечают.
Разноцветные оболочки, окружающие других людей, которые раньше он видел только от случая к случаю, теперь стали заметны постоянно. Он видел, как они переливаются, меняют оттенки от блеклых, почти незаметных к насыщенным, глубоким – и наоборот.
Стал он замечать и истинное отношение людей друг к другу. Вот, к примеру, Зинаида Матвеевна вежливо здоровается с соседкой («Денек добрый, Марья Степановна! Как ваш ревматизм сегодня? А дети-то из города что пишут?»), и на лице у нее играет приветливая улыбка… А в сторону соседки будто ножи летят. Сережа долго не мог понять, почему люди врут: думают одно, а говорят другое? Хотел даже у мамы спросить, но застеснялся почему-то.
Вскоре Сережа проникся полным отвращением к животной пище. Вот не мог есть – и все! Как-то мама сварила куриную лапшу, поставила перед ним, но от одного запаха наваристого бульона лицо Сережи исказила гримаса отвращения и страха. Он поспешно отодвинул тарелку и вышел из-за стола.
