За эти полтора миллиона ему, Смиту, пришлось тогда покусаться с клиентами покойника. Зачем он тогда припрятал эту коробку?
Зачем берегут верёвку удавленника?
Приносит счастье. Не успела принести за три года, поможет теперь. Смит подошёл к камину, сжёг коробку и крышку, ощутил на ладони холодное прикосновение желатина. Вздрогнул.
— Кто там?
Наскоро прикрыл капсулу раскрытой брошюрой.
Шарль, ароматный, как роза, выбритый, как бильярдный шар, как всегда ослепляющий и улыбкой, и моноклем, и снежным пластроном, немножко изумился: в такой час и кабинет на замке.
— Простите, Шарль… Посетитель захлопнул, должно быть, а я и внимания не обратил. Что нового?
Обычный доклад. Огромный, давно налаженный, выверенный механизм предприятия движется с точностью хронометра. С архипелага депеши… успех превосходит все ожидания. В конце года пайщики увидят не только капитал, но и проценты. Хе, хе… Телеграмма от Гемфри Уордля — ваш личный шифр, мсье. А… Посмотрим. «Тревожные слухи, наплыв требований. Жду указаний». All right. И здесь всё благополучно. Имеет милейший Шарль что-нибудь ещё столь же приятное?
— Больше ничего. У шефа намеревался быть около двенадцати некий Гумаюн-Синг, талукдир, клиент Джеф-ферса и К°, только что предупреждал по телефону… Никак нет, не сообщил, личное дело. Больше пока ничего.
Запер за секретарём дверь, вернулся к столу.
И пока шёл эти десять шагов до стола, постарел на двадцать лет, потухли глаза, и седая голова закачалась на усталой одряхлевшей шее.
Пора… Никаких приготовлений. Самое главное — обстановка внезапности. В двенадцать часов явится этот, как его… Гумаюн. Смит не раз слышал про ненависть этого черномазого филантропа к нему, жрецу золотого тельца. Пришёл, очевидно, добить его… по чьей-нибудь доверенности.
Пора…
Пока распустится капсула в желудке, пока кишечник впитает это последнее «лекарство», пройдёт добрый час. Он успеет позавтракать, велит приготовить экипаж. Где застанет его конец? Дома? в автомобиле? На бирже?.. Что-то шуршит за дверью, в гостиной. Хо, хо… Может быть, черти уже явились по душу, как полагается? Покреститься бы разве по-русски, на этакий маленький образ в серебряной ризе… Был когда-то такой в его комнате, давно и далеко… Ну, однако, не надо тянуть… Не раскусить бы нечаянно…
Страшный, сдавленный крик вспыхнул за дверью.
Стук и возня… И с треском, под чьим-то напором, настежь распахивается запертая дверь. Кто-то выбил капсулу из рук, кто-то уцепился за шею… Потом было что-то сумбурное.
Плакали возле него, может быть, сам он плакал… Перетащили его из-за стола на диван и шептали ему наперебой с обеих сторон разными голосами, мужским и женским. Стыдили, умоляли успокоиться, чуть не раздавили ему губу краем стакана с холодной водой.
Было ясно одно — момент упущен. И кто знает, может быть, к лучшему? В самом деле, чёрт с ней, с карьерой, с будущим. «Будущее» для него, семидесятилетней развалины? Клочок, тысяч сто, пятьдесят, всё равно уцелеет. Разве не хватит ему дотянуть где-нибудь за границей, в Ницце, в Швейцарии? Дочери останутся гроши… Да она сама… вон что она говорит…
А Дина, с белыми, как бумага, щеками, растрёпанная, заплаканная, сразу превратившаяся в маленькую беспомощную девчонку, с ногами забралась на диван, прижалась к его лицу мокрой щекой, беспорядочно, по-детски всхлипывала, шептала:
— Папа, папа, как не стыдно? Ужасно… Господи! Я давно замечала. Мы с Васей следили всё время в замочную скважину. Господи! Ты с ума сошёл. Из-за чего? Из-за каких-то проклятых денег? Вася рассказал всё: он слышал вчера в театре. Какая чушь! Умирать из-за этого? Это в романах, на сцене. Продадим всё, всю эту мерзость, этот дом, переведём из Петербурга деньги, со всеми расплатимся. Если не хватит — у Васи ещё есть три тысячи.
И эти «три тысячи» в его положении своим трогательным комизмом сразу подняли старого Смиса, сразу вернули силы, прояснили рассудок, и, когда, после настойчивого стука в дверь, Дина вскочила с дивана, отошла в тень, торопливо вытирала глаза, оправляла причёску, он бодрым, почти весёлым голосом крикнул:
— Э… кто там? Что надо? Входите.
Но войти было трудно, ибо дверь из приёмной опять оказалась запертой на ключ. Беляев впустил Кани-Помле, передал будущему тестю визитную карточку нового гостя.
— Папа, как хотите… я не оставлю вас одного, ни за что.
— Неловко, Диди. Успокойся. Даю тебе слово.
— Ни за что, ни за что… Я сяду вон там, за диваном, а Вася вот здесь. Он инженер, деловой человек. Представь его секретарём, помощником. Ни за что. Меня не видно совсем.
И вот он сидит снова за письменным столом. Просветлённый и бодрый после нравственной встряски, и мысль, что через неделю, быть может, придётся менять эту роскошь на пару комнат второстепенного отеля, не кажется ему больше острой и страшной. И особенно дорого новое чувство — ощущение взгляда двух пар испуганных любящих глаз.
Вот он и сам, страшный Гумаюн. Ну да, разумеется с портфелем… Сейчас вынет доверенность, а он… А он спокойно заявит ему, что ликвидирует дела. Только и всего. Разорение? Ну уж это касается его одного. Он выплачивал и выплатит теперь всем полным рублём. Когда? В законные сроки. А кто попробует шантажировать его, подсылать Ларсонов, Парсонов, Марсонов, на тех он ещё отыщет управу у его светлости. Ну, тянуть ещё будешь, арапская морда?
Индус, обменявшись вежливым поклоном, поместился в кресле, не спешил открывать портфеля, кинул равнодушный взгляд в сторону Беляева.
— Мой личный секретарь, он не помешает?
— О, нет, — индус говорил по-французски с чересчур мягким акцентом. Дело очень простое. Маленькая формальность, выполнить которую ему хотелось бы лично, перед отъездом в деревню. Он не имел до сих пор случая завязать сношения с конторой уважаемого мистера Смита.
Размазывай, размазывай…
Мистер Смит, разумеется знает, что он, Гумаюн-Синг, клиент Джефферса и К°. И дед, и отец были клиентами этой конторы, но теперь возникло небольшое осложнение. Джефферсы, как известно, переносят центр тяжести операций в Америку, в Чикаго. Учёт для Индии понижен с пяти до трёх процентов. Между тем мистер Смит, если память ему, Сингу, не изменяет, гарантирует клиентам не меньше семи процентов.
— Да, с металла. С металла семь и шесть с бумажных денег.
К чему гнёт, к чему размазывает подлый арап? Дразнить захотел, издеваться?
— Весьма рад, что я не ошибся, — индус говорил просто и вежливо, чуть-чуть сухо, пожалуй. — Дело в том, что я намеревался просить вас взять на себя наличность, помещённую у Джефферса и К°. Те уже предупреждены. Если вы ничего не имеете против, мы могли бы покончить дело сейчас. Переводные документы у меня. Мне хотелось бы формулировать срочным обязательством. Скажем, года на три, чтобы не возиться ежегодно с балансом. Не затруднит вас?
