Домик выглядит в точности, как его описывал Гусар: посреди хлипкой рощицы, каменный, в три окна по фасаду. Вот только выглядит он не обитаемым, а полуразрушенным и давным-давно заброшенным: каменные стены остались, но вместо крыши торчит лишь половина стропил, остальное вместе с кровлей куда-то начисто пропало, может, внутрь обрушилось, может, еще что. Окна все – дыры, хотя Гусар говорил: домик уютный такой, небольшой, но аккуратный, окна не промасленной бумагой затянуты, как в обычной китайской фанзе, а со стеклами. Нет ни единого стекла, только кое-где пыльные осколки торчат. Крылечко каменное, оно осталось, а вот никаких таких перил с красивыми балясинами и в помине нет. Ничуть непохоже, что тут случились боевые действия или бомбежка – да и не было тут ничего подобного, мы город заняли без единого выстрела. Просто – полное запустение, словно домишко этот забросили черт-те сколько лет назад, давным-давно, и он естественным порядком понемногу обветшал и развалился…
Скомандовал я – и ворвались мы туда с трех сторон. Никаких японцев, вообще ничего живого. Мебелишка какая-то валяется, разломанная, картинки на стенах все в пыли, почти и не рассмотреть, а на полу пыли пальца на два, ноги вязнут. Ох, долго домик заброшенным простоял… И только в одном месте целая дорожка вытоптана, и там, где четко отпечатались одиночные следы, видно, что они в точности как наши, от наших советских кирзачей.
Идем по следам, в другую комнату. Там то же самое: пыль, остатки мебели, полное запустение. А посреди комнаты навзничь лежит Гусар – и лицо уже этакой характерной восковой бледности, какую мы у покойников видели сто раз. Коченеть уже начал. Никаких следов борьбы, ничего такого, иначе видно было бы, с такой-то пылью. Никто сюда не заходил, кроме него, ручаюсь, на лице застыла не гримаса, а натуральная улыбка, широкая, счастливая, словно он в свой последний миг видел что-то чрезвычайно для себя приятное и себя от радости не помнил. Не видно никаких ранений, ни пулевых, ни от холодного оружия. Лег человек и помер, с радостной улыбкой на лице. И крутится у меня в голове: а ведь точно, умер довольным и счастливым…
Особенно не раздумывая, вышел я из дома и дал ракету. Очень быстро подъехали, как и было приказано, два танка из первого взвода. Обыскали домишко, там всего-то четыре комнаты, и повсюду одно и то же. Полное запустение, пылища, хлам. И никого там не бывало, кроме Гусара, никаких других следов.
Особистов при батальоне не было. Погрузили мы Гусара на броню, заскочили сами – и айда оттуда. На дороге толпой стоят китайцы, отчего-то побросавшие тележки, молчат, смотрят непонятно, будто каменные болванчики. И как шарахнулись они всей толпой, хотя танки должны были проехать в стороне…
Ну, вскоре мы выступили на соединение с полком. И чуть ли не до вечера двигались к месту нового назначения. Когда обосновались на стоянку прочно, как и следовало ожидать, объявились особисты. Как им и положено, начали прикидывать, не имеем ли мы дело с жертвой японского шпионажа. Уполномоченный СМЕРШа объявился с такими же мыслями.
Только никто ничего не знал. И я в том числе. Поскольку нужно было как-то объяснять, как это я, такой догадливый, именно в ту развалюху поперся, я уже обдумал заранее, что говорить. Слышал я краем уха, как болтали мои орлы – уж не помню, кто, не стал вникать – будто в этом самом домике спрятан старый китайский клад. И, я так полагаю, Гусар, про него прослышав, темной ночкой отправился его искать. Потому что другого объяснения у меня, товарищи, попросту не имеется. Не рассказывать же им про девушку-гадальщицу и все прочее? Категорически мне не следовало допускать такие нарушения, какое я допустил, разрешив Гусару к ней еще раз сходить…
Они покрутили головами, но записали в точности. Другие и того не знали. Врачи разводили руками: не нашли они ни ран, ни следов отравы в организме. Словно сердце вдруг взяло да и остановилось. Расследование шло вяло, без всякого энтузиазма, и свернули его быстро. Ну, а потом впереди объявился противник, и всем стало не до того…
Так уж сложились обстоятельства, что после войны я начал продолжать образование: экстерном сдал за десять классов, тогда это было можно, потом институт. Тяжеленько пришлось, но так уж сложилось. Книги стал читать гораздо усерднее, чем до войны.
И только лет через пятнадцать попалась мне китайская книжка. Так и называлась: «Рассказы о чудесном». Автора не помню, китайские имена у меня в памяти не ложатся. Так вот, таких случаев, похожих, у него на целую главу.
Оборотень. Лиса женского пола. Девушка-лиса. Хотя попадаются и мужского. По всей Европе и у нас тоже в сказках оборотни превращаются главным образом в волков. А у китайцев вот лисы. Поселяется такая вот девушка-лиса в каком-нибудь заброшенном домишке вроде того, что я видел – и завлекает к себе мужиков, чтобы крутить с ними любовь. Это не просто оборотень, а еще что-то наподобие ведьмы – и потому человек ни о чем таком не подозревает. Ему-то кажется, что дом целехонький и уютный, а девушка самая настоящая…
Кончается сплошь и рядом по-разному. Кому как повезет. Там пишется: бывает, что незадачливый любовничек всего-навсего просыпается однажды посреди пыли и запустения, а потом узнает от людей, что дом сто лет стоял заброшенный, и никаких девушек там не бывало – ну, и соображает, что к чему. Ну, а невезучие… Вот так их и находят потом, как мы Гусара нашли. Это уж на какую лису напорешься, бывают злые, а бывают и подобрее, живьем оставят. Как повезет.
Не скажу, чтобы я этому верил на все сто. Никак не берусь утверждать, что Гусар, бедолага, напоролся на лису. Плохо я верю во всякую мистику. Но ведь очень похоже, как по книжке, не знаю, что и думать…
Был у нас во взводе такой Jlexa. Фамилия, я так прикидываю, и ни к чему. И был у Лехи натуральный бзик. Даже не знаю, каким словом это назвать: прибарахлиться, обогатиться… Нет. Как-то не подходит. Если со многословием, то была у него мечта разжиться чем-то ценным в немалом количестве. Примерно так. Нет, он не хапуга, тут другое. Он деревенский, и письма от жены шли невеселые. Немец дотуда не дошел, но жизнь была унылая: изба заваливается, есть нечего, дети босиком ходят… Ну, сами понимаете. Вот он и жаждал найти что-нибудь такое, чтобы на гражданке можно было продать с хорошей выгодой. И вряд ли тут у кого повернется язык его упрекать: у многих обстояло точно так же, что в деревне, что в городе, тыловая житуха, это вам не мед.
Если поговорить о трофеях, выплывет куча интересного. Ну да, нам без особого шума позволялось брать то и это, отправлять домой посылки. И что? Мародерство, мародерство… Вот если бы мы на них напали первыми и начали грабить, вот это, я так уверен, и было бы мародерство. А так… После всего, что они у нас наворотили, всю Германию нужно было выгрести до донышка, и то бы не хватило расплатиться. Думаете, союзнички не брали? Ага! Под метелку гребли, наслышан…
И вот тут начинаются некоторые сложности. Описать происходившее можно так: что тебе под руку попало, то и попало. Никто бы не отпускал на экскурсии, чтобы спокойненько, долго, без помех пошляться там и сям и выбрать, что пригодится. Нет, большей частью именно так и обстояло: что подвернулось, то и берешь. Без выбора, это тебе не магазин. Вот портсигар с тех самых времен. Хороший портсигар, серебряный, как мне потом объяснили знающие люди, произведен еще в старые времена, при германском кайзере. Я его не отбирал ни у какого мирного немца, еще чего не хватало – позориться, по карманам шарить. Ну, часы частенько снимали, не без того, но чтобы шарить по карманам, нужно быть довоенной шпаной… В доме нашел. Хозяева сбежали, бросили все, как есть. Леха был мужик хозяйственный, он в «сидор» сложил всякие ложки-вилки, серебряные, тяжелые, сказал, дома пригодится, будут всей семьей пользоваться. А я… Я тогда был молодой, бессемейный, родители у меня жили не сладко, но не бедствовали так, как у того же Лехи: отец – мастером на серьезном заводе, мать там же лаборанткой, паек был хороший. Ну раздобыл я отрезик матери на пальто, бате подыскал хорошую трубку, фасонную, в серебре, любил он трубки, хоть курить из них приходилось махорку, а то и самосад «вырвиглаз». Часы карманные с цепочкой попали, тоже кайзеровских времен, серебряные. Лет двадцать после войны они у меня тикали исправно, пока я их по пьяному делу с комода на пол не сронил. А больше как-то ничего и не надо, разве что набрал изрядно всяких безделушек – мне же после войны с девушками ходить, подарки, лучше не придумаешь. А так… Братья-славяне перли домой, кому что в голову взбредет: кто инструмент слесарный, кто из чистого баловства какую-нибудь бронзовую лошадь с кошку размером. Ой, такое тащили на себе, что удивление брало… Кто баловства ради, кто хозяйственный. Знал я одного сержанта. Попался ему магазинчик… Не ювелирный, хозяйственный. Взял он жестяную банку, примерно литровую, и доверху насыпал туда иголок. Самых обыкновенных. И увез после демобилизации. Я так предполагаю, заработал он на них изрядно – в войну не делали ни иголок, ни разного необходимого дома ширпотреба, не до того было. А уж как иголки нужны…
