— Понятно, — брезгливо произнес Артем.
— Что тебе понятно, ты, сыночек маменькин? Пудик, вон, качок люберецкий, за братаном своим хвостом ходил, тронуть шпана боялась, а меня братан по пьяни… — он замолчал, горько махнул рукой.
Поезд вновь покачнулся и встал. Железная дверь с грохотом приоткрылась. За ней освещенный одиноким фонарем виднелся бревенчатый вокзал и мокрый, залитый дождем перрон.
— Лоухи, — сказал Артем. — Стоянка две минуты.
— Двух минут мне хватит, — сказал Анджей, — Адье, панове.
Он спрыгнул со ступеньки, поднял воротник куртки и, не оглядываясь, ушел в ночь.
Поезд вновь тяжко вздохнул, страгиваясь с места.
— Это вы, мальчики? — Варвара сидела на полке, зябко кутаясь в куртку, — а где Анджей?
— А он решил тут сойти, — пожал плечами Пудик, — говорит, понравилось ему тут. Мол, трудности, романтика…
Варвара настороженно всматривалась в его непроницаемое лицо.
— Я… не понимаю. Почему вы ничего не хотите сказать? Темка!
— Ну, это такое дело, — осторожно проговорил Артем, покосившись на Леру.
Та, по-прежнему не открывая глаз, проговорила:
— Он убил его, знаю.
— Ты знала? — уставился на нее Артем.
Та распахнула глаза. Они были темными и ничего не выражали. Как два пустых колодца.
— Знала. Но боялась сказать. Он бы и меня… Сначала его, потом — меня.
— Типа того, — осторожно согласился Пудик, — Шерстобитов, конечно, тоже урод был, но ведь жалко…
— Шерстобитов? — переспросила Лера, — причем тут Шерстобитов?
— Как это — причем? Ты ж сама только что…
— Анджея этот убил. Там, в лесу. Подстерег и убил. Этот… страшный… это же не Анджей… не он. Этот другой. Только притворился Анджеем. И когда вернулся… Я сразу поняла — руки. Вы заметили?
— Что? — недоуменно спросил Пудик, — кровь? Не, не могло так быть. Он же в воду его оттащил, да еще держал. В вараку эту.
— Какая кровь? У него же по шесть пальцев на руках было!
Пудик недоуменно обернулся к Варваре.
— Что за фигня? Мать, ты видела? Шесть пальцев?
Варвара молча помотала головой.
— Никто не видел, — с расстановкой произнес Пудик.
— А вы смотрели?
— Ну, типа… Зачем? Никто ж ни с того ни с сего разглядывать не будет…
— Лера, — нерешительно проговорил Артем, — ну, пожалуйста, успокойся. Лерочка…
Он робко прикоснулся к ее плечу. Та резко отпрянула, точно ее обожгло.
— Не прикасайся ко мне! — пронзительно выкрикнула она, — ты тоже, да? видеть тебя не могу!
Она отвернулась к стенке, плечи ее мелко тряслись.
Бедный, бедный Темка, подумала Варвара.
— Это… да… — уныло пробормотал Пудик, — концептуальный переворот. Культурный шок. И как теперь узнаешь? Ушел он…
— Да не было ничего, — твердо сказала Варвара.
Поезд вновь тряхнуло. Пронеслась вдали деревенька жалкой горстью огней, мелкий дождь поливал рельсы, черные деревья, молчаливую скрытную землю, простирающуюся в ночи до дальних ледяных полей где льдины наползают на льдины и птицы поджимают розовые лапки, кружась над прорехами темной воды.
— Точно, — вздохнул Пудик, рассеянно потрепав по затылку дремлющего пса, — ничего не было.
Гудит сменный ветер, летят птицы с дальнего острова Картежа, летят по небу серые клочья облаков… Тронет жесткие листья брусники первый иней, выбьет траву, первый хрупкий лед ляжет по берегам ветхого озера… И тихо станет вокруг. Сменится кроткая вода глубокой, уйдет рыба подальше от берега — в проливы меж островами уйдет, а потом и в далекое Северное, Норвежское море, и не будет никого на берегу, и опустеет дом с ржавеющей табличкой Рыбинспекция.
Лишь в сумерках, когда выйдет, встанет над островами холодная белая луна, зашевелится трава, засветятся на инее зверьи следы, выбежит на угор одинокая волчица, принюхается, ловя верхний ветер и нижний ветер, оглядится серыми, не волчьими глазами, поднимет остромордую голову к луне, взвоет горько… И метнется обратно во тьму, и ничего больше не будет — лишь ветер, и можжевельник, и скоро, совсем скоро — долгая северная полярная ночь, когда разворачиваются в небе пестрые полотнища и ходят лучи прожекторов дальнего полунощного света…
