В повести своей я упомянул и о терзающих меня сновидениях, упомянул просто так, промежду прочим, но реакция девушки была, с моей точки зрения, абсолютно неадекватной – она вдруг выпрямилась, напряглась и стиснула мою руку с такой отчаянной силой, которой я не мог в ней и подозревать. Удивленный, я, тем не менее, продолжал свой рассказ, ибо мне хотелось говорить и говорить, говорить бесконечно и именно с ней, то ли от дефицита собеседников в последнее время, а, быть может, потому, что до сих пор не находилось желающих выслушать меня по-настоящему…
Закончив, я скосил глаза на мою спутницу, страшась увидеть усмешку на ее тонких, привыкших к иронии, губах, что могло бы, учитывая мое теперешнее психическое состояние, отвратить меня от нее навеки. Но мои страхи были напрасны – ее лицо выражало печаль, искреннюю и глубокую. То была сестра тоски и соседка грусти, не требующая подкрепления никакими словами.
Снова пошел дождь, уже настолько привычный, что лишь с трудом вспоминалось, как выглядят рассвет и закат и как искрится река в лучах полуденного солнца.
Я раскрыл зонт, который, по счастью, был достаточно большим, чтобы защитить от холодных капель нас обоих, и Грете не пришлось вновь натягивать на голову капюшон плаща, лишая меня тем самым возможности наслаждаться исходившим от ее волос теплым запахом чистоты. Мы тихонько переговаривались, не касаясь более больных тем, и радовались близости друг друга. Что до меня, то я не переставал удивляться шалостям судьбы, негаданно подарившей мне эти минуты, и благодарить ее за них.
И без того темный день стал предательски клониться к вечеру. Темнота быстро сгущалась, и окружающие предметы бесследно исчезали в разраставшихся из-под деревьев черных пропастях. Близилось время прощаться, чего мне ужасно не хотелось и Грете, как мне приятно было надеяться, тоже. Оставаясь, к моему стыду, верным своим предрассудкам, я не решился довести ее до самого дома, по привычке опасаясь злых языков, и мы, условившись встретиться назавтра, расстались у бара, куда я и направил свои стопы под укоризненно-беспомощное покачивание головой смотрящей мне вслед бывшей спутницы.
Среди ночи я вдруг проснулся. Нет, на сей раз не от кошмара. Определенно меня разбудил какой-то звук. Какой именно, я спросонья не помнил, но в том, что я что-то слышал, не было никаких сомнений.
Я не шевелился, решив дождаться повторения потревоживших меня звуков, чтобы наверняка убедиться, что это не очередной фокус коры головного мозга. Через некоторое время я явственно различил шорох за дверью, как будто кто-то тянул по полу мешок с мукой. Или… труп! Господи! Всякая дурь мерещится!Или же какое-то животное терлось спиной о стену… Но, так или иначе, в том, что происходящие в коридоре действия имели целью именно мою дверь, я не сомневался.
Собравшись с мыслями, я стал искать возможный выход из сложившейся ситуации. Наверняка, за дверью возился именно тот шутник, что во время моих прогулок декорировал в доме присутствие потусторонних сил. Но зачем он пришел ночью? Он не мог не знать, что я у себя и проснусь при его попытках устроить здесь очередной трюк. Тем более странно, что он продолжал что-то вытворять с дверью даже после того, как убедился, что она заперта изнутри (я отставил глупую беспечность и задвигал теперь засов каждую ночь). Как бы там ни было, мне это надоело и нарушителя моего покоя нужно было вывести на чистую воду. Я должен был радоваться, что такая возможность предоставилась мне столь скоро, и, расставив все на свои места, я буду впредь избавлен от назойливого преследования любителей театра, чье увлечение я, как вы помните, не разделял.
Я медленно, стараясь не шуметь, поднялся с кровати и, как был, в пижаме, подкрался к двери, чтобы неосторожными шагами не спугнуть ночного гостя и не позволить ему скрыться. Набрав в грудь воздуха и приготовившись в своем возмущении к самым решительным мерам по пресечению бесстыдного вероломства, я выдернул засов и распахнул дверь. В коридоре никого не было. Ни мешка с мукой, ни животных, ни кого-либо другого. Так что, если это и была игра, то весьма изощренная. Я вышел из комнаты и, спокойствия ради, еще раз внимательно осмотрел коридор. Пройдя до противоположного конца и собираясь уже вернуться в постель в полном недоумении, я отчетливо услышал снизу быстрые шаги, как будто кто-то проворно сбегал по лестнице в направлении выхода. Не медля более ни секунды, я бросился вслед, надеясь все же настигнуть беглеца и продемонстрировать ему всю нешуточность моего гнева.
Через полчаса, изможденный и грязный от налипшей на потное тело пыли, я вернулся на третий этаж, вынужденный основательно вымыться, прежде чем отправиться в постель. От моей сонливости, надо сказать, не осталось и следа, и я подумывал, не скоротать ли мне остаток ночи за книгой, пасьянсом или каким-нибудь другим занятием, вместо того чтобы мучительно ворочаться в кровати, не надеясь заснуть.
Внизу я не обнаружил не только предполагаемого преступника, но даже и следов его пребывания. Разве что он шел, а затем бежал след в след со мной, ибо вне протоптанной мною тропинки толстый ковер пыли был нетронут. Мало того, я не слышал, чтобы закрывалась входная дверь, которая, будучи тяжелой и давно несмазанной, просто не могла быть приведена в движение бесшумно. Это-то обстоятельство и заставило меня рыскать по всему дому в поисках укромного места, где мог бы затаиться беглец, поскольку ни через одно из окон – это я точно знал – уйти было невозможно. Однако, как уже упомянуто выше, все мои старания были тщетны и я вынужден был отступить, признав и в этом туре свое поражение.
– Эй, девочка, улыбнись! Откинь волосы и посмотри на солнце – его ласковые лучи не повредят твоему бледному носику! – так я репетировал то, что скажу при встрече Грете, прекрасно зная, что отрепетированное практически никогда не говорится и не становится действительностью.
Наконец-то погода смилостивилась над миром и субботнее утро ознаменовалось солнечными лучами, стремящимися, словно извиняясь за долгое отсутствие, реабилитироваться перед истосковавшейся по ним природой. Воздух вновь наполнился птичьим пением и даже неспешно переходящие дорогу домашние утки вносили свою лепту в весеннюю музыку, ленивым кряканьем подгоняя свой замешкавшийся выводок.
Хозяйки позавесили заборы подушками, словно елочными украшениями и даже Патрик с одним из своих подручных вытащил на солнце старый, засиженный посетителями, диван, видимо, для изгнания из него духа пьянства и разврата. Ребятишки зашлепали босыми ногами по не успевшим еще высохнуть лужам, а издалека, с полей, донесся ровный рык тракторного мотора. Жизнь вернулась в деревню.
