Неожиданности на сегодняшний день, как оказалось, не окончились, в чем мне пришлось в скорости убедиться. Я был теперь с ними неразлучен и осознавал это с каждым эпизодом все более четко.
Не успел я задремать, чуть хмельной и довольный прожитым днем, как до меня долетел уже знакомый мне звук настраиваемой скрипки.
Нет, пребывание в этом доме определенно становилось невыносимым. Ровно неделя миновала с прошлого ночного концерта, и сейчас мне предстоит прослушать его вновь?! Я сел на кровати и приготовился внимать событиям, которые, вне всякого сомнения, должны были последовать. Я не мог бы поклясться, что не сплю, и моим главным желанием было прояснить это. Одно было мне ясно – с чьим-то розыгрышем это уже не могло иметь ничего общего.
Поперекликивавшись какое-то время с другими инструментами, скрипка повела основную партию какого-то неспешного музыкального шедевра, поддерживаемая негромкой мощью уже знакомого мне оркестра. Если это будет происходить каждую субботу – я определенно сойду с ума.
На всякий случай я переоделся, вновь сменив пижаму на брюки и рубашку. О нет! Танцевать я вовсе не собирался и думать так было бы огромным заблуждением! Но я еще не совсем четко, скажем так, представлял себе мои дальнейшие действия, а посему решил быть во всеоружии на случай возможных военных мероприятий. Воевать же в полосатом ночном одеянии было, по меньшей мере, несолидно.
Вскоре к музыке присоединился топот ног танцующих и обычный шум разнузданной попойки. Все выглядело так, как будто совершенно в порядке вещей было устраивать оргии в заброшенном доме, смеяться, топать и напиваться, не оставляя после себя следов и, что самое неприятное, не дав себе труда пригласить единственного на сегодняшний день официального жильца особняка присоединиться к веселью! Безобразие!
Я выдумывал всякую саркастическую чушь, стремясь за черными шутками с самим собою скрыть свою неуверенность и даже страх, начавший уже скользкой змеею выползать наружу из своей глубокой пещеры, затерянной среди кажущихся неприступными скал бравады и самолюбия.
Вдруг я отчетливо услышал шаги, поднимающиеся по лестнице. От зала на втором этаже, где, по-видимому, и происходило все это ночное мероприятие, если можно так выразиться, мою комнату отделяли лишь сорок ступеней лестницы да коридор метров в двадцать длиною, поэтому через полминуты шаги, гулко и размеренно отстучав свое соло под аккомпанемент моего нарастающего ужаса, были уже у двери моей комнаты, где замерли. Еще секунда, и мои нервы лопнут с жалобным прощальным звоном. Находясь с другой стороны двери, я, ни жив ни мертв, приник к ней ухом, в надежде различить хоть какое-то свидетельство человеческого присутствия и в обуявшем меня суеверном страхе даже не помышляя о том, чтобы попросту распахнуть дверь и посмотреть в глаза тому, кто за ней сейчас стоит, должно быть, ухмыляясь производимому собою эффекту. Владевшая мною еще прошлой ночью безрассудная решимость выследить и покарать возмутителей моего спокойствия пропала без следа, и мои собственные вчерашние геройства с обследованием мертвого дома казались мне теперь совершеннейшей дикостью.
Мне показалось, что я различил чье-то дыхание по ту сторону двери, скорее напоминавшее глубокий вздох, затем кто-то поскреб ее поверхность, судя по звуку, ногтем, и вздохнул еще раз, после чего шаги возобновились, но не в обратном направлении, как можно было ожидать, а в сторону входа в мансарду. Через несколько секунд до меня донесся приглушенный лязг поворачиваемого в замке ключа и скрип открываемой двери. Тот, кто сделал это, переступил порог мансарды, и после того, как дверь с гулким стуком закрылась за ним, звуки с той стороны окончательно смолкли, предоставив мне в спокойствии и дальше "наслаждаться" доносившейся снизу музыкой.
Но о чем-то подобном, само собой, и речи идти не могло. Я был буквально парализован ужасом, а мысль, что существо, проникшее в мансарду, все еще находится там, приближала меня к откровенно бездумной панике. Я чувствовал себя загнанным зверем, обложенным флажками волком, чья незавидная участь предрешена, и лишь в этот момент осознал глубокий смысл выражения "провалиться сквозь землю", так как именно это желание владело мной превыше всего.
Впрочем, через несколько минут скрип двери повторился, и посетитель вновь прошествовал мимо моей комнаты, на этот раз уже не задерживаясь возле нее, и, неспешно спустившись по скрипучей лестнице, присоединился к остальным участникам этой ночной неразберихи.
Когда шаги наконец смолкли, влившись в общий гул веселья, я смог наконец-то перевести дух. Мне стало казаться, что за эти мучительные минуты я не сделал вообще ни одного вдоха и сейчас просто не мог надышаться, как и привести к нормальному ритму бьющееся где-то в горле сердце.
Я распахнул окно и выглянул в ночь. Темно не было, зеленовато-желтая луна, сменив на небесном троне солнце, заливала своим светом сад, и в этом матовом сиянии листья кустов и деревьев казались серебряными. Я даже мог различить начало прорубленной мною тропинки к реке, по которой сам пришел оттуда прошедшим вечером, преследуемый сначала смехом, а затем странным речитативом.
Несмотря на эти воспоминания, заросший сад Кристианы представлялся мне теперь несравненно более привлекательным местом, нежели нутро дома, пронизанное звуками нестерпимо-зловещей музыки. Я искал спасения от наваждения, окунувшись в свежий воздух и стараясь не думать о происходящем этажом ниже. С удовольствием отправился бы я сейчас на реку, или в лес, или куда угодно, только бы не слышать и не чувствовать этого. Но, во-первых, я не был уверен, что эти, звучавшие уже внутри меня, звуки и там не продолжат свое назойливое преследование, а во-вторых, для осуществления задуманного мне пришлось бы пройти мимо второго этажа, где разворачивались описываемые ночные события, чему я, в своем теперешнем состоянии, предпочел бы немедленную смерть.
Но, даже выглянув в сад, я спасения не сыскал. Скорее наоборот – углубил смятение и страх, владевшие мною. На озаренной лунным светом скамейке у заросшей садовой дорожки, неподалеку от заброшенного колодца, я увидел женщину. Она сидела, благочестиво сдвинув колени вместе, и смотрела куда-то вверх, туда, где кроны старых деревьев переплетались, образовывая что-то вроде купола, не пропускающего ни фотона. Слабый ветерок чуть заметно шевелил светлые волосы сидящей, как будто робко гладил, наслаждаясь их мягкостью и шелковистостью. Одетая в длинное серое, безукоризненного покроя, платье с белым кружевным воротничком, она как будто не замечала, что его подол утопает в сырой грязной траве, не просохшей после затяжной непогоды, и за долгие годы неухоженности покрывшаяся мхом поверхность скамейки, такая же сырая и скользкая, грозила привести в негодность работу ее портного.
