И мы отправлялись к следующему историческому месту.
Я однажды спросила Генри, зачем он это делает. «Для потомков,» ответил он как само собой разумеющееся. Но если вы спросите меня, то он цеплялся за прошлое как утопающий за пропитанный водой спасательный жилет.
По-моему, лучшё всё забыть и отпустить.
Одного нашего мальчика убило на побережье Нормандии в 1944, а второго сбили над Кореей в 1952. Армия забрала моих сыновей, а взамен прислала письма, в которых говорилось о патриотизме и самопожертвовании — как будто теперь без них в мире стало лучше жить. Генри тогда тоже что-то говорил о потомках, но как могут отец с матерью пережить детей своих ради потомков?
Я ему этого не говорила. Я позволяла ему цепляться за прошлое. А тут прошлой зимой бумажную фабрику снесли. И сердце бедного Генри не выдержало этого зрелища, как постепенно исчезло с лица земли старое здание; через несколько месяцев он сдался. Я похоронила его в лучшем костюме, а в руки вложила Экстрактор. И когда они опускали Генри в землю, я словно впервые увидела кладбище.
— Цветы какие красивые, — говорю.
Один могильщик тряхнул белокурыми кудрями, улыбнулся во всю ширь и говорит:
— Удобрения тут навалом, миссис.
Они кидали лопатами землю на гроб, а я всё думала про эти его слова. Вокруг нас на деревьях пели птицы, и солнце тепло лучилось сквозь листья, и ветер доносил сладкий аромат цветов. Я посмотрела вниз на плодородную, щедрую землю и подумала про все тела у нас под ногами — чьи могильные камни изношены стихиями и скрыты в зарослях роз, мирта, бурачков и ползучего флокса. Я долго об этом думала.
И когда я вернулась домой, я увидела, что мой-то собственный сад совсем зачах. Я открыла холодильник и достала все банки с образцами. Их содержимое побурело и расслоилось, словно пепел, масло и вода. Одну я открыла. Не помню, какая это была, но содержимое разило — как и следовало ожидать, подумала я, учитывая обстоятельства. Я вылила банку на землю и так же поступила с остальными.
За прошедшие недели горе моё разошлось; сад зазеленел, расцвёл. И я стала жить дальше и сегодня выволокла всё во двор на распродажу. Нельзя сказать, что она совсем не удалась. Того, что мне заплатили за цветы, хватило, чтобы вывезти на свалку старые платья и этот гнусный холодильник.
Мы поднесли к губам тонкие трубки мирощупов и устремили наши взгляды вверх, на Зéмли. Мы вдыхали сквозь мирощупы и нежились в этом уютном чувстве — как будто лениво валяешься в постели бесконечным утром. Холодные ветра завивались вокруг нас по пустынным каменным плато. Мы общались в полной гармонии с Механизмами Подобия.
К нам подошли Мэри Эдáфы. Сначала мы не обращали на них внимания, только смотрели на Земли. Такое богатое, удивительное небо! С пустых плато обзор всегда хороший. Нам было видно все три тысячи триста тридцать три Земли.
Зéмли в полноземье в прожилках материков и морей, половинчатые диски убывающих Земель и поблескивающие тоненькие полумесяцы. Все — залитые голубым отсветом Механизмов, установленных в центре остатков Космоса. Адский вихрь окрасил их обратные стороны фиолетовым — отголоском бесплодных попыток всей остальной Вселенной ещё раз сжаться в точку.
Каждый из нас стоял на своей Земле, подсоединённый с помощью Подобия, и слушал, как ветры рыщут среди низких каменных монолитов. Слушал затем чувственный шёпот Мэри Эдáф, чьи руки легко касались наших плеч.
— Листор, пора приниматься за дело, — и углубились их морщины, избороздившие кожу вокруг ртов, словно буковки потерянного языка. Ветры плато перебирали их золотые волосы, закручивали их колечками вокруг маленьких ушей, изредка прятали их печальные, пустые глаза.
— Кто? — спросили мы внезапно пересохшим горлом. — Кто на этот раз отпал от Подобия?
— Её зовут Дианчи Тарброк. На Южных островах живёт она — скульптор, и также танцовщица.
— Призналась ли она сама в своём падении?
Мэри опустили головы, не находя слов в своей печали.
Наши пальцы потянулись и вынули трубки мирощупов изо рта. Старательно, растягивая воспоминание ленивого бесконечного утра, мы затолкали их в карманы пальто. Мы протянули руки, и легчайшим прикосновением Мэри уложили нам в ладони длинные лазурные цилиндрики новых мирощупов. Кулаки наши сжали их.
— Но нас ещё достаточно, Мэри?
— Вас всегда будет достаточно.
— Двое в прошлом году.
— Но родилось также двое.
— Кто-то должен родиться в этот раз?
Мэри не ответили. Мы повернулись к ним и смотрели, как они взирают на Земли. Наконец их глаза опустились и встретили наши. Переливчатые золотые глаза, пустые как ветры. — Механизмы допустят такую незначительную погрешность.
— Или мы не будем убивать таких, как Дианчи Тарброк.
— Это ваш долг.
— Но возможно, что Подобие существует и в других состояниях, помимо жизни.
— Возможно, что жизнь существует и за Вселенской Стеной. Где миры процветают, огненные, где люди блаженствуют в пламени или влекут существование в виде случайных электронов и частиц.
Каждый из нас улыбнулся нашим избитым шуткам. Мы взяли руки Мэри и поднесли их к губам. Они не сопротивлялись; отдавались покорно, как и много раз до этого.
Сегодня ночью никто не придёт на плато. Кроме Мэри и нас, никто здесь и не живёт. Мы спустили с их плеч одеяния цвета лаванды. Мы обняли их за талии, чувствуя, как их кожа тепло прикасается к нашей.
Скрюченные на голом камне, закутанные в пальто, мы старались забыть великолепное небо в телесных радостях с Мэри. Мы сильными толчками входили в них, все одновременно, в абсолютном Подобии. Мэри корчились под нами, добавляя слабые стоны к хору ветров.
Но в глубине души мы тосковали по тихому одиночеству бесконечного утра — утра, проведённого в уединении, в постелях, существовавших далеко от плато, в комнатах, загораживавших собой ужасное небо.
* * *
Мы ступили вниз с путещупов, выключили их — круги поблескивающей энергии — и запихнули в карманы. Здесь, на лазоревой площади, центре острова Эскорадии, ветры встретили нас привкусом соли и моря.
Небо здесь было такое же, голубое зарево Механизмов, многие Зéмли на фоне багрового савана Вселенной.
За площадью россыпь алебастровых куполов, яркая линия берега и затем море. Из одного из куполов нам навстречу выступил человек в пурпурной набедренной повязке, глаза защищены полосой тёмного янтаря.
— Вы Листор, — сказал он, не здороваясь. — Мы наслышаны о вашем приезде.
