Да, такой она теперь стала – не матушкой, а мумией. Слышались только ее хрипы, словно ветерок дул по стерне. «Как она смогла выжить? – гадал Ларри. – Через какие испытания Господь заставил ее пройти? И с какой целью?» Должно быть, это какая-то шутка, просто обхохочешься. Джордж говорил, что слышал о подобных случаях, но не таких экстремальных, и представить себе не мог, что столкнется с одним из них. Она каким-то образом… поедала себя. Ее тело продолжало функционировать и после того, как ему, казалось бы, следовало умереть от истощения. Она расщепляла внутренние органы, питаясь ими, органы, которые не могли расщепляться. Люси, укладывавшая матушку Абагейл на кровать, сказала Ларри тихим, полным благоговения голосом, что весила та не больше, чем детский воздушный змей, который, как известно, может подняться в небо от легкого порыва ветра.
И теперь Люси заговорила из угла у двери, заставив всех вздрогнуть:
– Она собирается что-то сказать.
Лори недоуменно посмотрела на нее:
– Она в глубокой коме, Люси… Шансы на то, что она придет в себя…
– Она вернулась, чтобы что-то нам сказать. И Бог не позволит ей уйти, пока она не скажет.
– Но что она должна нам сказать, Люси? – спросил Дик.
– Я не знаю, – ответила Люси, – но боюсь этого. Боюсь ее слов. Со смертями не покончено. Все только начинается. И я боюсь…
Повисшую тишину нарушил Джордж Ричардсон:
– Я должен ехать в больницу. Лори, Дик. Вы оба мне понадобитесь.
Вы же не собираетесь оставить нас наедине с этой мумией? – едва не спросил Ларри, и ему пришлось крепко сжать губы, чтобы сдержаться.
Все трое направились к двери, и Люси подала им куртки. Температура воздуха упала до шестидесяти градусов[195], и поездка на мотоцикле в рубашке с коротким рукавом удовольствия не доставляла.
– Можем ли мы что-нибудь сделать для нее? – спросил Ларри Джорджа.
– Насчет капельницы Люси все знает, – ответил Джордж. – Больше ничего. Сам видишь… – Он замолчал. Разумеется, они все видели. Оно лежало прямо перед ними, верно?
– Спокойной ночи, Ларри, Люси, – попрощался Дик.
Они вышли. Ларри вернулся к окну. Снаружи все поднялись на ноги, наблюдая. Она жива? Умерла? Умирает? Может, поправляется с Божьей помощью? Она что-нибудь сказала?
Люси обняла Ларри за талию, и от неожиданности он вздрогнул.
– Я тебя люблю, – сказала она.
Он обнял ее, прижал к себе. Опустил голову, и его начало трясти.
– Я тебя люблю, – спокойно повторила она. – Все хорошо. Не сдерживайся, Ларри. Не сдерживайся.
Он заплакал. Слезы обжигали и жалили, как пули.
– Люси…
– Ш-ш-ш-ш. – Она обнимала его за шею. Ее руки успокаивали.
– Ох, Люси, Господи, что все это значит? – Он плакал, уткнувшись лицом в ее шею, и она крепко, как могла, прижимала его к себе, не зная, еще ничего не зная, а на кровати, в глубинах комы, тяжело дышала матушка Абагейл.
Джордж ехал по улице со скоростью пешехода, снова и снова повторяя одно и то же: «Да, еще жива. Прогноз неблагоприятный. Нет, она ничего не говорит и вряд ли скажет. Вы можете идти домой. Если что-нибудь случится, вы узнаете».
Добравшись до угла, они прибавили скорость, направляясь к больнице. Треск мотоциклетных двигателей разносился далеко и эхом отражался от домов, прежде чем смолкнуть.
Но люди не разошлись. Какое-то время постояли, поговорили, обсасывая каждое слово Джорджа. Прогноз – что бы это значило? Кома. Смерть мозга. Если ее мозг умер, тогда все. У человека с мертвым мозгом шансов заговорить не больше, чем у банки с консервированным горошком. Что ж, может, такое сравнение справедливо при нормальных обстоятельствах, но нынешние трудно назвать нормальными, верно?
Они снова сели. Окончательно стемнело. В доме, где находилась старая женщина, зажглись лампы Коулмана. Позже они разойдутся по своим домам и будут лежать без сна.
Разговор постепенно перешел на темного человека. Если матушка Абагейл умрет, не будет ли это означать, что он сильнее?
Что значит – не обязательно?
Что ж, у меня нет ни малейших сомнений в том, что он Сатана.
Антихрист, вот что я думаю. Мы живем в те времена, которые описаны в Откровении… как ты можешь в этом сомневаться? И семь чаш гнева Божьего излились… Конечно же, это и есть «супергрипп».
Да бросьте, люди говорили, что Антихристом был Гитлер.
Если эти сны вернутся, я покончу с собой.
В моем сне я входил на станцию подземки, и он проверял билеты, только я не мог увидеть его лицо. Я испугался. Побежал в тоннель подземки. Потом услышал, как он бежит следом. И расстояние сокращалось.
В моем я спускался в подвал, чтобы взять банку с ломтиками маринованного арбуза, и видел, что кто-то стоит у котла… просто фигура. И я знал, что это он.
Застрекотали цикады. По небу рассыпались звезды. Прохлада вечера не осталась незамеченной. Бутылки пустели. В темноте светились огоньки сигарет.
Я слышал, по всему городу отключают электроприборы.
Это хорошо. Если они не восстановят подачу электричества и тепла в ближайшее время, нас ждут тяжелые времена.
Низкий рокот голосов, обезличенных темнотой.
Я думаю, этой зимой нам ничего не грозит. Я в этом уверен. Ему не прорваться через перевалы. Слишком много машин и снега. Но весной…
Допустим, у него есть парочка атомных бомб?
На хрен атомные бомбы, вдруг у него эти грязные нейтронные бомбы? Или другие шесть чаш[196]?
Или самолеты?
Что же делать?
Я не знаю.
Если бы я знал.
Не имею ни малейшего понятия.
Вырой яму, прыгни в нее и засыпь себя землей.
Около десяти вечера на улице появились Стью Редман, Глен Бейтман и Ральф Брентнер. Разговаривая тихими голосами, они раздавали листовки и просили поставить в известность отсутствующих. Глен чуть прихрамывал – летящий вентиль плиты вырвал кусок мяса из его правого бедра. Листовки гласили: «ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ СВОБОДНОЙ ЗОНЫ. АУДИТОРИЯ МУНЦИНГЕРА. 4 СЕНТЯБРЯ. 20.00».
Они послужили сигналом расходиться. Люди молча растворялись в темноте. Большинство унесло листовки с собой, но некоторые смяли в шарики и выбросили. Все отправились по домам в надежде уснуть.
И возможно, увидеть сны.
Следующим вечером, когда Стью открыл собрание, люди, набившиеся в аудиторию, вели себя на удивление тихо. За его спиной сидели Ларри, Ральф и Глен. Фрэн попыталась встать, но спина еще слишком болела. Не обращая внимания на мрачную ассоциацию, Ральф соединил ее с залом, где проводилось собрание, с помощью «уоки-токи».
