— Было. Нужно рассказать?
— Не обязательно… но если хочешь…
— Не хочу.
(…в деревне маленьким я упал с сарая на какие-то доски с огромными гвоздями и даже не поцарапался… а когда учился в седьмом классе, то упал с четвертого этажа, и тоже отделался парой синяков и ссадин… и еще… и еще…)
— Было ли, когда ты ощущал неминуемое приближение смерти и сделал что-то для того, чтобы она миновала тебя?
— Да, было.
(…стой, сказал я, и сержант Маркушкин замер с занесенной ногой. Ты чего? — медленно обернулся он ко мне, ставя ногу туда, где она стояла, — след в след. Не знаю, сказал я, но не двигайся. Я опустился на колени, на четвереньки… вот она. В траве проступила леска — тонкая, матовая, зелененькая. Черт, сказал Маркушкин, опускаясь рядом, ну ты и глазастый, очкарик. Стараюсь, сказал я. Мы сняли растяжку и пошли дальше, и скоро я ощутил еще одну, слева от нас, а потом еще…)
— Было ли, когда ты чувствовал, что все на свете идет в соответствии с твоими желаниями и стремлениями?
— Нет, — сказал я. — Скорее наоборот…
— Знай и запомни, — говорила она немного погодя, — чтобы уцелеть самому, тебе нужно научиться спасать людей. Находить, спасать… Ты понимаешь меня?
— Может быть. — Я смотрел на нее. Груди ее медленно покачивались в темноте, как отражения двух лун в глубоком озере. — Может быть…
Все было не тем, чем казалось.
Наконец мы выбрались из шатра. Я был одновременно выжат — и полон. Вымотан — и источал силу. Не знаю, как так может быть.
— Твое ожидание закончилось, — сказала Ирина Тойвовна. Маринка непроизвольно приподнялась. — Никто из старейшин не высказался против тебя. Но, прежде чем ты примешь решение, я расскажу тебе, что нам стало известно. Сын Ылто Валло пребывает в убеждении, что в щите Уме заключена душа его отца, и желает высвободить ее, переместив в чье-то тело. Он ошибается, конечно, — там душа не Ылто Валло, а нхо Летучего камня, — но переубедить его невозможно, и тех, кто пытался это сделать, он просто убил на месте. Или вынул у них душу… как у родной своей сестры… Так вот, для того чтобы освободить душу нхо из щита, ему требуется стафа — то заклятие, с помощью которого она была заключена туда. То есть это он так считает. Беда в том, что сейчас происходит редчайшее, раз в четыре тысячи лет, стояние пяти Лун…
— Чего? — не поняла Маринка.
— Как тебе объяснить… В определенном смысле у всех наших миров есть пять Лун: белая Луна живых, черная Луна мертвых, Луна волков, Луна сов и невидимая Луна, приносящая росу. Вот-вот они выстроятся в одну линию. Это будет время, когда все барьеры и запреты станут совсем тонкими, почти незначимыми. И может оказаться так, что если совсем рядом окажутся Летучий камень и щит Уме, то нхо сам или с минимальной чьей-то помощью перейдет или обратно в камень, или в кого-то живого, кто окажется поблизости…
— А как они окажутся рядом — камень и щит? — спросила Маринка.
— Так ты его не видела? В смысле, камень? Он же там, в самом центре железного дома…
— Ангара?
— Да. Сын Ылто Валло нашел его и сразу огородил…
— А откуда у Ылто Валло взялся сын?
— От женщины. Была у Ылто Валло невеста, дочь нойды Печименни. А когда нхо, вселившийся в Ылто Валло, убил всех мужчин хельви, тогда от женщин он потребовал служить себе, как богу Перкелю. Он брал их и насаживал на свой толстый уд, и от этого многие умирали, а кто не умирал сразу, умирал позже, рожая чудовищ. И только невеста его, дочь нойды и сама нойда, сумела подготовить себя так, что приняла семя Ылто Валло и не умерла ни сразу, ни вынашивая плод, ни рожая близнецов, мальчика и девочку. Так у него появилась семья, и он успокоился на время. Женщины хельви воспользовались этим и как-то ночью сумели бежать из Темного мира сюда, в Похьйоллу, прихватив и дочь Ылто Валло, Маару.
— А жену?
— Жена осталась. Он убил ее. Пытал, хотел узнать дорогу в Похьйоллу…
— Высокие отношения…
— Так вот, девочка моя. Хотим мы того, не хотим ли, но над Темным миром нависла смертельная опасность. Если нхо освободится из щита — а это произойдет почти наверняка, — то… Некоторые из нас умеют видеть будущее. Так вот — там ничего нет. Нет даже Солнца. Просто тьма, и все.
— Темный мир станет поистине темным…
— Да.
— Забавно то, что Волков говорил мне почти то же самое. Что когда мы вскрыли крипту, то запустили какой-то процесс, который погубит мир…
— Ну, получается, что так и есть, — усмехнулась Ирина Тойвовна. — Одно из свойств нхо — лгать, не говоря ни одного неверного слова. Теперь ты знаешь все это чуть более подробно…
— И что же делать?
— Надо забрать щит.
— Легко сказать.
— Смотри сама: есть три компонента — стояние Лун, камень и щит. Стояние мы отменить не можем, камень очень тяжел… остается щит.
— Над которым Волков трясется, как Кощей над златом.
— Именно так. Но ты пока что не знаешь своих собственных возможностей.
— То есть?
— Ты потомственная нойда. Войгини — твоя и Уме — подруги или еще ближе. Ты можешь сразу стать нойдой- нойтлохоном, а это самый страшный барьер, потом все пойдет проще.
— Что значит — страшный?
— Тебе нужно будет утонуть.
— Это безумие, — сказал я. — Волков обучался своему ремеслу сколько — две тысячи лет? А ты хочешь на ускоренных курсах превзойти его…
— У меня будут умения и опыт Уме, — сказала Маринка не очень уверенно. — А Уме победила его отца, который был куда страшнее.
— Мы этого не знаем, — сказал я. — Как измерить, кто страшнее, сильнее? Как сравнить?
— А что ты предлагаешь?
— Нам надо… хотя бы двоим…
— Я спрашивала. Они не могут инициировать мужчин. Другая… магия, что ли. Давай это так называть, для простоты.
— Кто тебе сказал?
— Рагнара.
— Ты с ней говорила?
— Конечно. Она тут вроде одной из верховных шаманок. А что?
— Просто спросил. А с вождем тебя уже познакомили?
— Пока нет. Она в горах, общается с духами… А наша Ирина Тойвовна, оказывается, что-то вроде директора местного ЦРУ.
— Это я уже понял. Ты про Шарпа не спрашивала?
— Спрашивала. Он на рыбалке.
— Что?
— На рыбалке. В смысле ловит рыбу. На удочку. С лодки. А что тебя удивляет?
— Да фиг его знает.
— По-моему, уже давно пора перестать удивляться.
— Ну да. Удивление вызывают какие-то нормальные вещи. Кстати, ты есть хочешь?
— Совсем не хочу.
— Вот и я тоже. И Рагнара сказала, что не захотим и что нужно себя заставлять.
— Я попробовала. Тошнит.
— Аналогично, коллега. Но вот они же как-то приспособились?
— Видимо, разность хода времени или что-то в этом духе… организм реагирует неадекватно. Я где-то читала, что у космонавтов так и что некоторые едят через силу весь полет, сколько они там…
— Наверное… Слушай, а может быть, все-таки есть другой путь? Может, они нам чего-то не рассказывают? Не доверяют?
— Может. Но тут получается как? Чтобы это узнать, я должна пройти инициацию. Думаю, если бы они хотели меня убить, то не пудрили бы мозги. А?
— Не сомневаюсь. Но все равно…
— Я знаешь сколько в себе копалась? И поняла, что это все отговорки. Да, боюсь. Ну и что? С тарзанкой прыгать… ни для чего, просто так — это пожалуйста. А для дела…
— Тут другое, Марин. Ты же понимаешь, что хода назад не будет?
— А его и так и так не будет. Мы тут можем, да, бесконечно трындеть, потому что эти заморочки со временем… но все равно ведь решать придется, а решать лучше сразу, не изводить себя. Правда же?
Я подумал. Я знал случаи, когда первое, импульсивное решение было самым правильным. И знал наоборот — когда оно вело к катастрофе. Когда Маркушкин побежал спасать пацана и нашел свою мину… и не только это. А, ч-черт…
— По-моему, в общем сказать нельзя. Только в каждом конкретном. И то — после, когда все становится ясным.
— Ну… да. Наверное. И все равно. Давай представим, что и Волков нам врал, и эти врут. Но заметь, и там и там все кончается жуткой катастрофой…
— Марин, — сказал я. — Пойми. Умозрительно эта задача неразрешима. Сколько бы мы ни пытались снимать слои… Помнишь парадокс узника?
— Это который?
— Когда узника приговорили к смерти и судья сказал: ты будешь казнен в течение недели, но не будешь знать, в какой день. И узник возликовал: его не смогут казнить! Его точно не смогут казнить в последний день недели, в субботу, потому что, раз он до него дожил, то он будет знать, что это и есть день казни, а значит, условие приговора нарушено. Но тогда его не смогут казнить и в пятницу, потому что…
— Поняла. И что?
— Ничего. Он дошел в своих рассуждениях до воскресенья и успокоился. А в среду его повесили. Понимаешь?
— И к чему это ты рассказал такую веселую историю?
— К тому, что все наши теоретизирования бесполезны. Не надо объяснять почему?
