— И к чему это ты рассказал такую веселую историю?
— К тому, что все наши теоретизирования бесполезны. Не надо объяснять почему?
— Кажется, поняла.
— Ну вот. И еще — ты, кажется, уже все решила и сейчас просто пытаешься оправдаться.
— Перед кем? В чем?
— Передо мной. В том, что уходишь одна. Нам ведь уже объяснили: и ты нойда, и я нойда, только оба не раскачанные.
Но, наверное, наши войгини где-то там, — я показал вверх, — наверное, они что-то знают наперед…
И тут появились Рагнара, Ирина Тойвовна и еще одна эльфийка, как будто шагнувшая сюда прямо с киноэкрана — во всем зеленом. Наверное, это был оптический рефлекс — но и лицо ее, и светлые волосы тоже отливали зеленью. Ну а глаза — те не отливали. Таких зеленых бездонных глазищ я не видел никогда.
Непроизвольно я встал на колено и, преклонив голову, положил правую руку на левое плечо.
Не помню, как делал эту запись. Будто кто-то водил моей рукой, пока я был в глубокой отключке. Не знаю, откуда могло взяться то, что я написал: Маринка вроде бы ничего не рассказывала, просто некогда было… ну а меня, понятное дело, на таинство не допустили. В общем, ерунда какая-то. Но я предупреждал, что в этом деле много странностей.
«…укутанную в рыболовную сеть. Она не могла шевельнуться. Хорошо смазанное, колесо крутилось беззвучно. Ноги коснулись воды.
Озноб охватил тело. Ее почему-то погружали не равномерно, а позволяя привыкнуть к холоду: до колен, до бедер, по пояс, по грудь, по шею. В этом положении ее продержали довольно долго. Она перестала чувствовать тело. Была только нервная дрожь — что-то бешено трепыхалось чуть выше желудка. Вода почти не двигалась, но иногда мягко касалась подбородка и отступала. «Дыши», — вспомнила она — и стала дышать.
Постепенно дрожь прошла, а тело наполнилось приятным теплом. Но она не успела им насладиться, потому что колесо провернулось еще раз, и она разом погрузилась с головой.
Через несколько секунд она заставила себя открыть глаза. Ей всегда было трудно открывать глаза в воде, потому что плавать и нырять она училась в бассейне, где вместо воды налит чистый хлорамин. Здесь вода была совершенно неощутима для глаз. Как воздух или туман.
«Не задерживай дыхание», — говорили ей. Но тут она Лничего не могла с собой сделать. Весь опыт сухопутных предков, вбитый в геном, требовал держаться, держаться, держаться до последнего, до комков колючей проволоки в легких, до вылезших от натуги глазных яблок, до черного хаоса неминуемой смерти, который выключает сознание и оставляет только какие-то древние инстинкты. Она почти не могла шевелиться, руки были при пеленуты к телу, и она лишь притянула колени к груди…
И вдруг в черной пелене ужаса возникло зеленое пятно. Через миг оно словно бы оказалось в фокусе восприятия, и теперь можно было понять, что это зеленый луг, что воздух над ним пронизан косыми лучами солнечного света и что над лугом низко-низко летит, чуть шевеля руками и ногами, обнаженная девушка с развевающимися волосами. Девушка подлетела к Маринке вплотную и, улыбаясь, сказала: «Дыши!» Голос у нее был низкий, вибрирующий.
И Маринка вдохнула воду. Закашлялась. Пузыри воздуха вырвались, произведя гирлянду звуков. Потом воздух выходил еще и еще, вызывая щекотку в носу.
Водой можно было дышать почти без труда…»
Я нашел Шарпа, когда он вытаскивал свою лодку на берег. Рядом с ним стояла одна из девушек-разведчиц, которые нас захватили, — Айникки. Увидев меня, Шарп подмигнул мне и глазами показал на Айникки, и я понял, что он хвастается своей мнимой победой.
— Ну что, капитан, — сказал я. — С уловом?
— Не без того, — гордо сказал Шарп и выволок из лодки двух лососей, каждого килограммов по семь, связанных вместе за жаберные крышки. — На блесну! — добавил он с особой интонацией, но я не такой знаток рыбалки, чтобы понять, в чем соль этого замечания.
— Тогда давай их быстро на угли, потому что скоро нам назад, — сказал я.
И увидел, как глаза Шарпа потухли.
Лосось оказался волшебно вкусен. Горячий, пропитанный дымом, с моченой брусникой и молодыми побегами папоротника в качестве приправы, на горячих же плоских лепешках… Я забыл, что надо заставлять себя есть, я наслаждался, и мне были безразличны причины. Мы наелись так, что казалось, встать будет невозможно.
Но мы встали.
На этот раз нам подали не две маленькие ладьи, а целый флот: большую ладью, в которую могли поместиться человек тридцать, шесть — поменьше и еще с десяток совсем маленьких, на двух-трех человек. Маринку ввели на борт торжественно, под многоголосое пение; мы с Шарпом уже сидели на носу, тихо, как мыши под веником. Триумвират: Рагнара, Ирина Тойвовна и Иткураита (та, зеленоглазая) — явился в полном составе. Откуда-то я знал, что между ними далеко не все безоблачно и что долгое отсутствие Иткураиты имеет другое объяснение, нежели то, которое дали нам. Но все это было смутно и зыбко, и пока что никаких оснований верить себе я не находил…
Наконец проводы кончились, прозвучало уже полу знакомое слово, и подул ветер. Разумеется, попутный. С нами на ладье было еще девять человек, и это почему-то меня тревожило — именно то, что девять, а не восемь или десять. Я оставил Шарпа в его грусти и тоске и подсел к Маринке.
— Все нормально? — спросил я.
— Откуда мне знать? — пожала она плечами.
— Ты что-то чувствуешь?
— Много всего… пока не разобралась. Не растасовала.
— Силы великие? I — Не дразнись.
— Ив мыслях не держал. Какой-нибудь план?
Она внимательно посмотрела на меня.
— Какой может быть план? Сначала надо хоть что-то узнать…
— Ну, по-моему, они очень много всего знают. Хотя бы в общих чертах.
— Именно что в общих… Нет у меня плана, Кость, и я тут на тебя очень рассчитываю.
— На мое солдатское прошлое?
— Угу… Ты ведь мне не все рассказывал, правда?
— Правда. Но в штабах мне так или иначе служить не пришлось, и планы кампаний меня составлять не привлекали. И генералы со мной не советовались.
— Это смешно, — сказала она сквозь зубы. — Ты ведь меня понял, Кость, да? Просто прикалываешься?
— С чего мне прикалываться? Что нас посылают — пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что? Одни запугивают, другие говорят комплименты — а на самом деле и те и те думают про себя что-то свое? Не верю я им, Маринка. Ни Волкову, ни твоим ведьмам. Тебе хоть заклятие-то сказали?
— Я его сама вспомнила.
— То есть ты его и тогда знала?
— Выходит, что так… Не трави душу, а?
— И что теперь? Отдашь его Волкову?
— Буду торговаться.
— Ты видела, как он торгуется.
— Да. Но я теперь не одно заклятие знаю.
— Много?
— Много. Не запутаться бы…
— Слушай… План, говоришь… Ты мне это заклятие можешь сказать?
— А смысл?
— Оно ведь втягивает душу в щит?
— И что? I — Ну, ты же помнишь, как разобрались с Волковским папашей? Пока одна отвлекала его, другой подкрался…
— Думаешь, прокатит?
— Подготовиться надо. Мне так кажется. Маневр всегда лучше, чем совсем ничего. А там — как повезет.
— Ну да, ну да — Маринка замолчала, нахмурилась, задумалась. Потом подняла бровь.
— А ты знаешь, действительно может получиться. Давай сюда ухо…
Уже в середине этого разговора я почувствовал какой- то неприятный зуд во всем теле — даже не зуд, а мелкую- мелкую вибрацию. Она нарастала, а я почему-то терпел, не меняясь в лице, хотя в какой-то момент ощущения стали совсем чудовищные. Потом стало изменяться все вокруг: цвета блекли, контраст нарастал, объем пропадал — я постепенно как бы оказывался в большом стакане, оклеенном изнутри фотообоями качества старой газеты… я был уже вне этого мира, но никто пока этого не замечал.
— Хорошо, — сказал я, дослушав Маринку, и встал. — По законам жанра, мне следовало бы тебя убить сейчас. Но — живи. Мой тебе подарок. Главное — не суйся ко мне. Там — не пожалею. Прощай…
Я оттолкнулся от настила днища ладьи с такой силой, что проломил его, а добавив второй ногой в борт, смял его, как кусок картона. Тело мое взвилось в воздух… Две ведьмы успели выстрелить в меня, но я отмахнулся от стрел, и они вонзились в самих стрелявших. Прижав руки к телу, я понесся над самой водой — все быстрее и быстрее. Воздух засветился, вода позади вздыбилась высоким буруном… Потом плоский черно-белый мир вокруг потемнел, как будто плавно выключили свет.
Все, подумал я…
…и тут же меня начало рвать. Я с трудом поднялся на четвереньки. Спазмы сотрясали тело. Из горла лезло что- то мерзкое, сладковато-липкое, с острыми осколками. Раз, и еще раз, и еще. Потом я припал к миске с водой и стал пить, забыв, что можно взять ее в руки. Вода пахла псиной. Меня снова вырвало, и я снова начал пить. И опять, и снова. Наконец пошла чистая желчь. Я упал на бок и исчез.
