Закончив школу, Андрей попытался поступить в петрозаводский машиностроительный институт, но провалился на первом же экзамене. Он и сам не знал, почему выбрал именно этот ВУЗ. Машиностроение интересовало его не больше, чем любая другая отрасль народного хозяйства. Точнее – никак не интересовало. Впрочем, и к гуманитарным наукам у юного Голоты не было ни малейших способностей. Последние два года он едва перебивался с «неудов» на тройки, а осенние переэкзаменовки стали для него привычным делом. Удивительно, что он вообще закончил десятилетку. Если бы не тетя Таня, почему-то убежденная том, что «мужчина должен получить высшее образование», он давно бы подался в ремесленное училище, как и десятки его ровесников.
К восемнадцати годам Андрей стал похож на свою мать в молодости: темноволосый, белолицый и худой, с карими живыми глазами и тонким носом, он тем не менее мало отличался характером от того паренька из коммунальной ленинградской квартиры, из такого недавнего детства. Он слыл робким и немногословным, но стоило ему постоять часок с мужиками в пивной, его словно подменяли. Дремавшие где-то, до поры до времени, бесшабашность и отвязная дерзость лезли наружу. Голота становился вспыльчивым и невоздержанным на язык. Он задирал окружающих, сквернословил и упивался собственным бесстрашием. Он был готов на самые сумасбродные и отчаянные поступки. Обретенная смелость окрыляла, а безнаказанность – окрыляла вдвойне.
Однажды, изрядно хлебнув портвейна, Андрей вышел из рюмочной и стал мочиться прямо на тротуар.
– Щенок! – услышал он за спиной чей-то голос. – Ты что творишь, бессовестный?!
В ответ Голота быстро повернулся и перевел струю на возмущенного прохожего.
Андрея доставили в отделение милиции. Там, после часового разбирательства, дело о хулиганстве решили не заводить, но протокол задержания отправили по месту жительства. Участковый несколько раз прочитал бумагу и недоверчиво поморгал: «Голота? Этот тихоня? Не может быть!..»
– Не ставьте его на учет, товарищ лейтенант, – упрашивала тетя Таня, – парень только жить начинает. Совершеннолетие – через месяц.
– То-то и оно, – вздохнул участковый. – Уже в совершенных годах, балбес, а ума не нажил! Ну ничего… Армия сделает из него человека.
Спустя две недели после провального экзамена в институт Андрей получил повестку.
Он сидел в одних трусах в душной комнатушке призывного пункта на шаткой деревянной табуретке перед мутным зеркалом и с тоской наблюдал, как мягкими хлопьями падают на пол его волосы, бесцеремонно выкашиваемые холодной механической машинкой. Молодой солдатик – ровесник Голоты – по-хозяйски щелкая стальными ручками этой машинки, то и дело поглядывал в зеркало на своего подопечного и беззлобно ухмылялся:
– Красавец!.. Был вороной – стал бритый!..
Андрей несмело провел рукой по голове, присмотрелся к своему новому облику в тусклом отражении и тяжело вздохнул. Он выглядел жалко. Впалый, бледный живот, торчащие ребра, худые плечи. А лицо, казалось, утратило знакомые черты. В нем появилось что-то чужое. То ли заострился нос, то ли увеличился лоб, то ли глаза стали больше и ярче, и теперь это лицо рядовой Голота будто примерял на себя заново – вместе с пилоткой и гимнастеркой.
Его определили служить в мотострелковый полк, что входил в состав гвардейского Особого Корпуса, дислоцированного в Венгрии.
Спустя почти год, дождливой октябрьской ночью, Андрея, как и сотню других его сослуживцев, инструктировали в особом отделе дивизии.
В просторной комнате за широким столом, похожим на стол экзаменатора в институте, сидели трое: командир полка подполковник Шматко, начальник особого отдела майор Василишин и комсорг батальона лейтенант Равич-Щерба. Краснощекий комсомольский вожак только минувшим летом закончил училище и попал служить в Особый Корпус, но уже успел прослыть среди пехотинцев занудой и выскочкой.
– Комсомолец Голота! – сверяясь с бумажкой, отчеканил он, едва Андрей перешагнул порог. – Партия и Правительство оказывают вам огромное доверие – защитить и отстоять завоевания социализма! На дальних рубежах плацдарма коммунистического строительства вспыхнули первые искры пожара, раздуваемого империализмом. Зубы дракона сеют там, где должна колоситься благодатная нива интернационализма и народной воли…
– Сынок… – Особист поднялся из-за стола, обрывая торжественную речь краснощекого лейтенанта. – Подойди-ка поближе.
Голота шагнул вперед и замер, растерянно моргая.
– Понимаешь, – продолжал майор, потянувшись через стол и доверительно положив руку ему на плечо, – венгры – хорошие ребята. Такие же, как мы с тобой. Трудолюбивые и честные… Но и среди них попадаются паршивые овцы. Всякие паразиты, хулиганы и просто уголовники.
Василишин вдруг убрал руку, грузно сел на место и неожиданно похолодевшим голосом спросил:
– Политинформации слушаешь внимательно?
Голота кивнул, все еще стоя вплотную к столу и подавшись вперед всем телом.
– И что усвоил из услышанного?
Андрей нахмурился.
– Беснующиеся орды контрреволюционеров, – речитативом заговорил он, – наводнивших страну эмигрантов-хортистов и просто уголовников охотятся за невинными и безоружными венгерскими чекистами и партийными активистами, жестоко расправляются с ними… В заводском районе Чепель было расстреляно 18 коммунистов…
– Знаешь, кто такой генерал Серов? – перебил особист.
– Что? – не понял Голота.
– Не – что, а – кто, – поправил майор теперь уже совсем ледяным тоном. – Генерал Серов.
Андрей наконец сообразил, о ком речь.
– Это начальник КГБ СССР, – скорее вопросительно, чем утвердительно пролепетал он.
– Верно. – Василишин кивнул, взял со стола лист бумаги, подержал зачем-то в руках, опять бросил на стол и закончил небрежно: – Я с ним только что разговаривал.
Андрей не сводил с особиста глаз.
– Мы обсудили создавшееся положение, – продолжал тот, неожиданно повышая голос, словно увеличивая громкость радиоприемника, в котором вещал о чем-то важном Левитан. – И решили: на защиту социализма, для наведения порядка там, где вешают на фонарных столбах коммунистов, необходимо направить только самых лучших и надежных людей… – Майор встал и торжественно положил руку на плечо окончательно стушевавшемуся Голоте. – Таких, как ты, сынок…
– Следующий! – визгливо крикнул краснощекий комсорг.
Той же ночью мотострелковый полк, в котором служил Андрей, вышел на марш. Командирам подразделений определили две точки для броска: кровавыми пятнами запестрели на картах Буда и Пешт.
Голота дремал на броне транспортера, пока колонна шла мимо венгерских сел с невысокими домиками, похожими на украинские мазанки, только меньше и аккуратнее, грохотала вдоль бетонных заборов, за которыми щетинились в темноте иглы заводских труб, сквозь перелески, в которых оседала и тонула безвозвратно поднятая стальными гусеницами пыль, преодолевала в брод крохотные речушки и взбиралась на серые холмы, напоминающие издалека шахтерские терриконы.
