Голота дремал на броне транспортера, пока колонна шла мимо венгерских сел с невысокими домиками, похожими на украинские мазанки, только меньше и аккуратнее, грохотала вдоль бетонных заборов, за которыми щетинились в темноте иглы заводских труб, сквозь перелески, в которых оседала и тонула безвозвратно поднятая стальными гусеницами пыль, преодолевала в брод крохотные речушки и взбиралась на серые холмы, напоминающие издалека шахтерские терриконы.
Андрей время от времени открывал глаза, сонно щурясь на меняющиеся пейзажи сиреневой венгерской ночи, и снова погружался в дремоту. Он окончательно проснулся, только когда под траками боевой машины заскрежетала мостовая большого, красивого города.
– Голота! Закрой варежку! – услышал он сквозь рев двигателей голос взводного. – «Калаш» – с предохранителя, солдат!
Андрей поспешно стащил с плеча АК-47 и, обдирая пальцы, сдвинул железную скобку, освобождая затвор.
На площади Лайоша Кошута стальные машины затихли и встали, образовав полукруг. Экипажи спешились и выстроились повзводно. Рассветная сырость пробиралась за воротники гимнастерок, бойцы ежились и ждали команду развернуть шинели, которые все еще были перекинуты в скатку через плечо поперек тела.
Через минуту на площадь лихо влетел «Виллис» комбата, и только сейчас Голота сообразил, что, кроме мотострелкового батальона, здесь больше никого нет. Две дюжины «тридцатьчетверок», следовавшие одним маршем с пехотинцами, то ли ушли на другой берег, то ли рассредоточились по улицам города.
Роты начали перекличку, и очень скоро площадь наполнилась какофонией звуков, непривычных для романского уха. Будапешт успел отвыкнуть от них за последние одиннадцать лет. Русские фамилии, выкрикиваемые хриплыми, но сильными голосами, отскакивали от стен, рассыпчато катились по брусчатке и исчезали в гулких переулках, примыкающих к площади, словно в водосточных трубах.
Командиры взводов один за другим докладывали ротным о результатах проверки. Те, в свою очередь, торопливо чеканили шаг к «Виллису» комбата.
– Как на дивизионном плацу, – усмехнулся, поправляя пилотку, Гришка Сырцов – смуглолицый, белозубый паренек, служивший в одном отделении с Голотой. – Только здесь покрасивше малость…
Андрей кивнул и вдруг присел на месте от неожиданности. Дробным эхом на площадь просыпался стук пулеметной очереди, и броня ближайших машин стала отплевываться горячими искрами оглушительного рикошета. В одну секунду развалился строй. Ничего не понимающие солдаты бросились врассыпную, пригибая головы и затравленно озираясь по сторонам.
– Пулемет в окне! – рявкнул взводный. – За машины!
Но его голос мгновенно потонул в автоматном треске. Десятки бойцов, не дожидаясь команды, открыли стрельбу по окнам ближайших к площади жилых домов, соседствующих со зданием парламента. Беспорядочная поначалу пальба очень быстро обрела цель и превратилась в единый тысячествольный расстрел. Один из домов, где, по-видимому, и затаился неведомый пулеметчик, на глазах покрылся угреватой черной сыпью от автоматных очередей, осыпался стеклами и кусками изувеченной лепнины, отплевался ошметками карнизов и балконных перил. Две боевые машины развернули башенные орудия в сторону погибающего дома и тоже огрызнулись огнем.
– Отставить! – задыхался комбат. – Прекратить!.. – Он стоял на коленях возле изрешеченного пулеметом «Виллиса» и зажимал в боку кровавую рваную рану. – Командирам рот – призвать личный состав к дисциплине!..
Казалось, его не слышали. Бойцы лупили по единственной, обнаруженной ими по наитию цели из всех видов стрелкового оружия и не могли остановиться. Голота тоже стрелял. Он строчил из автомата, оглушенный и потрясенный происходящим, открыв рот в каком-то гипнотическом аффекте и изрыгая бессвязные ругательства.
Расстрел дома прекратился, как прекращается внезапный ливень. Сначала схлынули основные потоки, потом постучали отдельные капли, и все умолкло. Солдаты стояли, тяжело дыша, опустив оружие, и растерянно переглядывались. Раненого комбата срочно погрузили на носилки и увезли на одном из транспортеров в передвижной палаточный госпиталь, развернутый где-то на окраине Пешта.
Командиры подразделений, не ожидавшие, что в первые же минуты марша будут застигнуты необходимостью принимать самостоятельные решения, поначалу суетились, метались по площади, строили личный состав, отдавали приказы и тут же отменяли их. Линейные связисты еще не успели наладить связь, поэтому посоветоваться было не с кем. Кому помогаем? Что защищаем? С кем воюем?
– Был приказ: ориентироваться по обстановке и в случае необходимости применять оружие! – напомнил замполит батальона растерянным командирам. – Наша задача: помочь венгерским трудящимся в их борьбе с уголовными элементами!
– Твою мать! – кипятился командир второй роты – широкоскулый капитан Ховрин с орденом Отечественной войны на гимнастерке. – Мы же не полиция! Или что, снова сорок пятый год?
– Хуже, Сережа… – отозвался другой капитан по фамилии Гиревой. – Те же самые люди, что встречали нас в сорок пятом цветами, сегодня поливают исподтишка пулеметным огнем.
– А кто изменился? Мы или эти люди?
– Никто не изменился, Сережа. Просто есть закон жизни: благодарность не вечна. Со временем она перерастает в недовольство и даже в претензии. Освобожденным от одного ига уже очень скоро кажется, что они живут под другим…
– Освобожденным? – Ротный расправил пальцами складки гимнастерки под ремнем. – Нет, друг. Моя медаль называется не «За освобождение Будапешта», а «За взятие Будапешта». А это две большие разницы. Они не освобожденные, а побежденные. Подавлять бунт побежденных – дело полиции, конечно, а не армии…
– Ты это нашему ученому-идеологу расскажи, – усмехнулся Гиревой, кивая на замполита.
– Не нужно мне ничего рассказывать, – хмуро отреагировал тот. – Напоминаю вам, что вы коммунисты, к тому же солдаты. Поэтому выполняйте приказ.
Офицеры медленно направились к боевым машинам, зловеще поблескивающим сталью в лучах холодного рассветного солнца.
– А вот и первый побежденный. – Ховрин кивнул на брезентовый чехол, сброшенный на брусчатку тремя разведчиками, вернувшимися с «зачистки» расстрелянного дома. – Мальчишка совсем…
На перепачканном кровью и цементной пылью брезенте остывало тело убитого снайпера. Его спутанные волосы слиплись на лице кровавым причудливым рисунком, а белый, не знавший бритвы подбородок торчал из разорванного ворота подобием кочерыжки.
Пулемет лежал рядом.
Через полчаса появилась связь со штабом Корпуса. Топчущемуся на площади батальону пехотинцев поставили задачу сформировать из боевых расчетов патрульные группы по три человека.
