– Послушай, Жюльена, не хочешь ли ты сказать...
– Я ничего тебе не хочу сказать. Надо немного подождать, тогда сам увидишь...
До самого моего смертного часа (а он уже не за горами) я не забуду ни родного края, ни этого странного разговора. Мы шли по дороге, ведущей из деревни Помперен к деревне Моль. Мы с Жюльеной немного уклонились в сторону, вправо, и находились как раз на краю глубокого оврага, что тянется до самого Дежа. Сухой вереск трещал у нас под ногами. Солнце садилось. Оно должно было вот-вот скрыться за горой Круа, и гребень Моншове, у подножия которого мы стояли, был кроваво-красным. Слева от нас к небу поднимались дымки Польяка, справа такие же дымки вились над крышами домишек деревушки Помперен. А прямо перед нами, у подножия Монмуше, виднелись башни замка Бессе, где расположился господин Антуан де Ботерн. Легкий ветерок доносил до нас лай посаженных на поводки борзых.
Отсюда, сверху, нам казалось, что Бессе, Бессер и Дарн, где жили отец и сын Шатели, совсем рядом.
Противостояли ли друг другу охотники-простолюдины и королевские посланцы? Просили ли Шатели простить им их бунт или требовали заплатить им за видимость смирения? Ведь всем было известно, в том числе и властям, что все мы, горцы, хоть и молчали, но явно поддерживали их... Папаша Шатель был у нас очень заметной персоной, это был настоящий предводитель масс, и от него можно было ожидать всякого, как, впрочем, и от нас всех. Так что же происходило на самом деле? Собирались ли Шатели бросить вызов приближенным короля или они хотели с ними договориться, сторговаться? Потом я часто, очень часто задавал себе эти вопросы, но ответа не находил. Проникла ли Жюльена в тайну каких-то секретных переговоров, приручив и подчинив себе Антуана Шателя? Уж не расстроила ли она чьих-то планов?
Ясно одно: в то время она нисколько не сомневалась в своей судьбе, а также и в том, какая участь ждет Антуана Шателя. Она вся сияла и трепетала от возбуждения, как молодая рябина на ветру под лучами солнца. Мы вернулись к тому же месту, где на валуне восседал Жанту.
– Видишь ли, братец,– со значением сказала Жюльена,– во всяком деле деньги лишь помеха.
Так и у нас, проклятые деньги всему виной. Шатели тоже хотят получить свою долю... И они туда же!
– Проклятые деньги,– повторил Жанту, но в отличие от Жюльены у него это вышло не серьезно и горько, а смешно.
– Да, такие деньжищи, 10 тысяч ливров.
А затем, после секундного раздумья, этот добродушный верзила вдруг завопил:
– А скажи-ка, Жюльена, мы-то с тобой получим нашу тысчонку, верно? Нет? А что, не так уж и много... Нам бы с тобой ливров 800, да Жанне за причиненный ущерб ливров 200...
Жюльена лишь пожала плечами да дружески похлопала мужа по плечу. А он уставился на нее совершенно круглыми глазами и хлопал ресницами.
Ах, Жюльена, Жюльена! Дорогая моя укротительница в сабо! У тебя тоже были свои маленькие слабости...
Мы неторопливо возвращались домой. Жюльена с Жанту свернули с тропинки и приблизились к нашему жилищу. Стояла темная-темная ночь. Мы увидели на пороге Жанну в длинной белой рубашонке. Жюльена направилась к ней. Она вдруг стала как будто меньше ростом, согнулась чуть ли не в три погибели и выглядела страшно униженной, даже жалкой. Жанна положила ей руки на голову, убрала волосы со лба и поцеловала её в глаза. Пожалуй, это было первое выражение нежности и любви за последние полгода.
Что произошло 14 августа? Не знаю, но 15-го, в праздник Успения Богородицы, Жан Шатель с сыном Пьером после мессы отправились в Озенк, а по дороге домой, в Дарн, остановились в Бессе. Они о чем-то поговорили с Медаром, слугой из замка, кормившим собак графа де Турнона. На следующий день, 16 августа, имя Шателей гремело по всему горному массиву Маржерид. Произошло нечто невероятное, неожиданное, непредвиденное, и я подозреваю, что просто страсти накалились до предела, так что произошло в какой-то степени неизбежное. На тот день была назначена облава в приходах Бессер и Вантеж. Крестьяне собирались на охоту нехотя: они хмурились, ворчали и брюзжали. Ведь настало время жатвы. Правда, затяжные дожди мешали уборке урожая, но в тот день в виде исключения распогодилось, выглянуло солнце. И зачем нужно было беспокоить жителей двух приходов в такой день? Эти красивые, знатные господа охотятся верхом. Под каждым – чудесный скакун, и на каждом – прекрасная шляпа с перьями, белый шарф, кружева, портупея, а у лошадей – богатые сбруи... Нет, вы только представьте себе, среди наших-то скал и ущелий – на лошадях! А крестьянам предстояло прочесывать леса, спускаться в пропасти, карабкаться по крутым склонам и вязнуть в трясине... Однако происшествие с Марией-Жанной вселило в людей надежду. Разве она не нанесла зверю глубокую рану? Быть может, чудовище уже издыхает, а быть может, уже издохло?
Спускаясь по довольно отлогому откосу от Моншов, егеря Пелисье и Лашене наткнулись на отца и братьев Шателей, вооруженных ружьями. Никто не мог предвидеть, что этой встрече было суждено произойти. Так пожелал Его Величество Случай!
– Эй, вы!– закричал Пелисье, приподнимаясь в стременах.– Скажите-ка, любезные, мы сможем здесь проехать?
Егерь указал своим изящным хлыстиком на поросшую ярко-зеленой травой долину, по которой весело журчал ручей Понтажу.
– Да, да, езжайте, господа!– коротко бросил кто-то из Шателей.
Лашене заколебался, ибо ему показалось, что за сим успокаивающим приглашением раздался недобрый смешок. Он пристально посмотрел на Антуана Шателя, волосатого, лохматого и всклокоченного. Грубый, угрюмый мужлан тоже разглядывал пышно разодетого егеря. Лашене, как и Пелисье, был одет в красивую униформу, на боку у него болталась роскошная сабля, за пояс был заткнут поблескивавший пистолет, за спиной висел карабин, а перевязь была цветов Его Светлости герцога Пантьеврского.
Пока эти двое рассматривали друг друга, более нетерпеливый и доверчивый Пелисье пустил коня крупной рысью. Он не проскакал по обманчивой приветливой долинке и тридцати метров, как его резвый скакун провалился по брюхо в затянутую тиной глубокую яму, наполненную болотной жижей. Блестящий кавалер попал в одну из тех предательских ловушек, коими изобилуют наши плато. Не выпуская из рук поводьев, Пелисье слетел с седла и оказался по пояс в вонючей черной вязкой тине. Прощай, красивый белый шарф! Прощай, расшитый-серебром камзол! А трое Шателей разразились гомерическим хохотом. Они хватались то за бока, то за животы. Привлеченные забавным зрелищем, подоспели и другие крестьяне-загонщики. Разумеется, и они позволили себе вволю посмеяться над неудачливым красавцем. И смех этот был тем более обидным, что слышались в нем мстительные ликующие нотки.
