Я должен выстоять.
Должен сделаться сильнее, чем я есть.
Не подвести.
Не подвести ее.
И все же он ее подвел, во всяком случае, в том, что касалось галантереи и дамских шляпок. Магазин Линкольна и Берри попросту «растворился» в 1834 году, а владельцы остались должны по двести с лишним долларов. Впрочем, на Берри ни в чем нельзя было положиться: он и о себе самом-то позаботиться не умел. Через несколько лет он скончался, и на плечи Эйба легло бремя всего долга. Он выплачивал деньги семнадцать лет.
В любое другое время Эйб, возможно, собрал бы вещи и навсегда покинул Нью-Салем. Но случилось так, что всего через несколько месяцев предстояли новые выборы в законодательное собрание штата Иллинойс. Не имея других занятий («в последнее время Генри не присылал писем») и воодушевившись предыдущим результатом, Эйб решил снова выдвинуть свою кандидатуру. На этот раз он собирался баллотироваться всерьез. Линкольн ходил и разъезжал по всему округу, останавливался поговорить с каждым, кто встречался ему на пути. Он пожимал руки фермерам, которые трудились на выжженных солнцем полях; демонстрировал умения, привитые жизнью на фронтире, а также Богом данную силу и тем зарабатывал уважение простых людей. Он выступал в церквях и тавернах, на скачках и пикниках, приправляя агитационные речи (без сомнения, записанные на обрывках бумаги и хранившиеся у Эйба в кармане) самоуничижительными историями о тяжелых плаваниях на барже и битвах с комарами.
«Мне не доводилось видеть более талантливого оратора, — вспоминал Ментор Грэм после смерти Эйба. — Он был нескладным парнем, кто-то даже сказал бы — отталкивающего вида, высоченный, в штанах на добрых шесть дюймов короче положенного. Его волосы вечно торчали как попало, а сюртук не знал утюга. Когда Линкольн становился перед толпой, люди изучали его, нахмурив брови и скрестив руки на груди. Но стоило ему заговорить, как все сомнения развеивались, а в конце речи гремели аплодисменты и иногда даже проливались слезы».
На этот раз Аврааму Линкольну хватило рукопожатий. 4 августа 1834 года его выбрали в законодательное собрание штата Иллинойс.
Бедный необразованный сын фронтира, без единого доллара в кармане, отправится в Вандалию,[22] чтобы говорить от лица своих сограждан! Лесоруб сядет бок о бок с учеными мужами! Признаюсь, встреча с ними меня страшит. Примут ли они меня как себеподобного [sic] или отвергнут, как деревенщину в дырявых башмаках? В любом случае, подозреваю, что жизнь моя изменилась навсегда. Я с нетерпением жду наступления декабря.
Предчувствие не обмануло Эйба. Его жизнь действительно навсегда изменилась. Вскоре среди его друзей появятся политики и ученые, а сам он забудет простые нравы округа Сангамон ради пышной утонченности Вандалии. Он сделал шаг на пути к адвокатскому званию. Первый шаг на пути к Белому дому. Но это не единственный крутой поворот судьбы, случившийся в том году.
Авраам безумно влюбился.
Джек всерьез подумывал о том, чтобы пригрозить Эйбу арбалетом. Они только что проделали изнурительный путь в двести миль на север, в Чикаго. Поздней осенью друзья ночевали под открытым небом, пробирались по колено в грязи и по пояс в воде — «а этот долговязый кретин только и знал, что болтать о какой-то девчонке!».
Ее звали Энн Рутледж. Полагаю, ей был двадцать один год, хотя спрашивать я не решался. Не важно. Свет не видел более совершенного создания! Ни один человек в мире не любил сильнее, чем я! Покуда я жив, на этих страницах я буду писать лишь о ее красоте.
Армстронг с Линкольном сидели на мягкой охапке сена, облокотившись на заднюю стенку стойла. В холодном ночном воздухе с озера Мичиган их дыхание обращалось в пар. Над головами у них возвышался лошадиный круп. Каждый взмах хвоста заставлял опасаться известной неприятности. Друзья всю ночь поджидали добычу: один с улыбкой что-то шептал, а второй грезил об убийстве.
— Джек, ты когда-нибудь любил?
Армстронг промолчал.
— Очень странное чувство. Без всякой причины ощущаешь радостное опьянение. Начинаешь размышлять о самых необычных вещах…
Джек вообразил, как Эйбу затыкает рот кусок свежайшего навоза.
— Я жажду вдохнуть ее аромат. Тебе кажется странным, что я так говорю? Жажду вдохнуть аромат и ощутить прикосновение ее нежных пальцев. Я жажду взглянуть на…
Дверь в конюшню отворилась снаружи. По деревянному полу загрохотали шаги. Эйб с Джеком взялись за оружие.
Вампир не мог почуять нас за запахом животных, не мог услышать наших шагов по сену. Враг остановился. Открылась дверь в стойло. Не успел он и глазом моргнуть, как мой топор вонзился ему в грудь, а Джекова стрела прошла сквозь глаз, прямо в мозг. Вампир с воплем повалился на спину, схватившись за лицо. Из раны хлестала кровь. Лошадь испугалась шума и попятилась. Я подхватил ее под уздцы, чтобы она ненароком не затоптала нас. Джек тем временем вытащил топор из груди вампира, вскинул его над головой и ударил поверженного противника прямо по лицу, расколов череп надвое. Вампир затих. Джек снова поднял топор и ударил еще сильнее. Затем нанес третий и четвертый удар — он вновь и вновь бил вампира по лицу обухом топора, пока мертвая голова не обратилась в сдутый окровавленный мешок из кожи и волос.
— Господи, Армстронг… Что на тебя нашло?
Джек шумно извлек лезвие из того, что раньше было лицом вампира, и, тяжело дыша, взглянул на Эйба:
— Я представил себе, что он — это ты.
Всю обратную дорогу Эйб держал язык за зубами.
* * *
Энн Мэйс Рутледж была третьей из десяти детей в семье одного из основателей Нью-Салема Джеймса и его жены Мэри. Девушка была на четыре года младше Эйба, но ничуть не уступала ему в начитанности. В течение первых полутора лет после переезда Авраама в Нью-Салем она нечасто появлялась дома, так как ухаживала за больной тетей в Декейтере, а каждую свободную минутку посвящала книгам. Неизвестно, что стало с тетей (умерла ли она, поправилась или же Энн просто утомилась от забот), однако мы знаем, что Энн вернулась в Нью-Салем весной или летом 1834 года. Они с Эйбом впервые встретились 29 июля в доме Ментора Грэма — оба порой заимствовали у него книги и просили совета. Грэм описывал Энн как девушку двадцати с небольшим лет, с «огромными выразительными голубыми глазами», «белоснежной кожей» и каштановыми волосами, «а не льняными, как кто-то говорил». «Красивый рот, здоровые зубы». А сама она — «слаще меда и трепетна, словно бабочка». Грэм также вспоминал сцену их с Эйбом знакомства: «Ни до, ни после мне больше не доводилось видеть, чтобы человек так разинул рот. Он поднял взгляд от книги, и древняя стрела поразила его прямиком в сердце. Эти двое обменялись любезностями, но, насколько я помню, беседа вышла несколько однобокой: Линкольн не мог связать и двух слов, до того его заворожило это прелестное видение. Его поразила любовь девушки к книгам и ее начитанность». В тот самый день Авраам писал в дневнике про Энн:
