Мененес сел на ложе, упёр руки в колени, слушая, заболит ли спина. Годы текли, как серая вода в реке, и унесли воспоминания. Но так же, как река, понукаемая Западным ветром, поворачивает вспять, так и воспоминания — возвращаются. Их надо встретить, выслушать, поговорить, как с гостями. И отпустить, коснувшись рукой лба и сердца.
Большой Нож уже был в одеждах, когда он увидел его там… Подошёл к стене, неровной, в каменных складках. Споткнулся, потому что не мог отвести глаз. У самой рукояти виднелось начало клинка, светлое, уходящее в одежды. Снял с большого крюка и, держа в руках, оглянулся. Владыки смотрели, чуть покачивая плоскими головами. Он понял, что мена совершена, и потянул нож из упругой кожи. Смотрел на выходящий клинок и уже ни разу на тех, кого привел. Жалел только, что не мог оглохнуть на время. Они плакали, обе.
Уйти было тяжело и легко одновременно, потому что крики связывали ему ноги, но те же крики, хлеща по спине, гнали туда, где их не будет слышно…
Вождь прилёг, повернулся на спину и вытянул руку…Будто Маленькая сидит рядом и держит её. Пусть так. Смотрел на жерди, уходящие в солнечный свет, но видел другое.
…Вот он пришёл сегодня, худой, с тяжёлыми, в жилах, руками. Глаза, как у волка, из-под бровей. И привел её. У вождя два ножа, у Акута — нож и Найя, чьи глаза могут полоснуть не хуже лезвия. Не потому что она злая, а потому что всегда ищёт добычу для глаз и для сердца.
Что ж, такая и нужна Акуту. А он-то, старый дурак Мененес, вождь, каких не было в племени… Теперь, когда рядом по ночам спит, тихо дыша, тёплый зверёк, черноволосая Ладда-ха, Мененес оглядывается на долгую свою жизнь. И — страшно. Кажется, настоящей жизни всего и было, пока жил в отцовской хижине с ветхими стенами. Он был самый сильный среди ровесников и побить мог любого, и не было ему ещё трех рук, по пяти пальцев-годов, когда отец взял его первый раз на охоту. Мальчишки на следующий день трогали копьё Мененеса, носившего ещё имя своего отца, рассматривали на кремниевом наконечнике кровь. А он, передавая по кругу украденный из кладовки калебас с молодым пивом, рассказывал, как сам убил лесного лиса и какие у того зубы. Хвост его он повесит на дверях дома, в который уйдёт с девочкой-женой в следующие длинные дожди.
Акут был там. Сидел позади всех, скрестив худые ноги, и смотрел из-под тёмных волос. На целую руку младше Мененеса, сидел и сидел, как чёрная ящерица. Он всегда молчал, и мальчишки постарше иногда его били, потому что упрям, не шёл, когда приказывали стащить у мужчин листьев дымника для общей трубки или опрокинуть корзины с собранными девчонками ягодами.
И вдруг вырос. Через пару дождей стал выше Мененеса, гибкий, как обезьяна, и совершенно бесстрашный. Девочка-жена Мененеса смотрела в щели их маленькой хижины на Акута, когда он шёл по качающимся мосткам, вытягиваясь, чтоб рукой стрясти с веток воду. Пришлось её ударить. Она перестала глядеть в сторону Акута, но теперь уже Мененес смотрел, всегда. И то, что он видел, наполняло сердце желчью.
Акут бегал, как летал, и когда останавливался, поджидая остальных, грудь его не поднималась хриплым дыханием. Лучше всех скрадывал толстых птиц на полянах, и у его пояса висели они, болтая головами с раскрытыми клювами. Если по ночам, когда собирались в одной из хижин, девчонкам удавалось уговорить его, пел. Мокрая ночь замолкала, и не шелестел дождь, слушая песню. А когда взбесился старый козёл и вырвался за плетень, Акут вышёл на деревенскую улицу, не убил, нет, а подошёл, разводя руки, шепча слова, схватил за страшные рога, нагибая огромную голову с бородищей. И козёл пошел следом тихий, как девушка.
…Все девушки смотрели на Акута. А он вроде бы и не смотрел ни на кого. Терике Акут сплел семь браслетов из цветной коры, и все они были, как пенные узоры на речной стремнине. Она не снимала их, даже когда ложилась спать. Потому Мененес взял Терику первой настоящей женой. В первую ночь, когда дожди шуршали за стенами маленькой хижины, забрал браслеты, следя, заплачет или нет. И сжёг. Долго чиркал кресалом, разбрасывая искры в сырой воздух, и кора тлела долго. Но она стала его женой, а значит, никаких браслетов.
После оказалось, что Акут забыл не только о браслетах, но и о Терике. А Мененес остался с молодой женой. И вдруг понял, что без света любви Акута её лицо не нужно ему. Прогнал эту мысль, и жил с Терикой долго. Она родила ему дочь. Такие же, как у матери, у неё были глаза, узкие, как чёрные лодочки. И волосы свивались в длинную змею по смуглой спине. Тогда казалось — долго, целую жизнь прожил, а сейчас понял — один взмах птичьих крыльев. Один взмах и, вместо писклявого коричневого комка, — почти взрослая дочь бегает по мосткам крепкими ногами, пускает глаза-лодочки вдогонку молодым охотникам.
Мененес сидел тогда на пороге, ногами упершись в ступеньки, полировал лук шершавым листом скребника. Терика в хижине за спиной. А их дочь, пробегая по утоптанной тропе, отвела рукой низкие ветви и остановилась, вытягивая шею. Он посмотрел туда, куда и она. Увидел в просвете листьев худую фигуру Акута. Он уже жил один и всё молчал. Женщины шушукались, провожая его глазами. Мужчины смеялись. Потому что Акут не ходил на охоту. Лучше всех находил логовища лесных кошек, скрадывал огромных котов-мужчин. А на первой мужской охоте чуть не убил Яну, когда тот вспарывал светлое брюхо последнему в яме детёнышу. Кот и кошка уже были привязаны к жердям, и усы их слиплись от крови, а котят, — Мененес и все охотники знали, — заберёт другая пара и выкормит вместе со своими. Но Яну захотел маленьких мягких шкур.
Была драка, Акута скрутили и после ещё наказали на площади. И он перестал охотиться. Женщины носили ему еду, потому что он делал им браслеты, нанизывал на жилки красивые раковины и странные семена с деревьев, которые не росли у деревни, плёл сам — виданное ли дело! — циновки и тайки и сам красил их соком ягод.
И вот Мененес, храбрый охотник, настоящий мужчина, сидит на пороге своей хижины и готовит лук к завтрашнему дню. Его жена Терика копошится в доме. А дочь Терали, только что успевшая выпросить у Большой Матери маленькие груди, стоит стрункой и смотрит на этого, держа рукой мокрые ветки, чтоб лучше видеть!
Мененес тогда ничего не сказал. Пошёл на охоту на следующий день. Бессонная ночь не помешала ему найти антилопу-рогача и первому, увернувшись от острых рогов, всадить копьё в горло. А потом были ещё две женщины-антилопы, маленькие, подстреленные из лука.
Всю ночь в деревне шёл праздник, и утром, наевшись мяса, мужчины и женщины спали, устав танцевать и смеяться. А Мененес поднял жену и дочь ещё до света, в ту полосу между временем, когда Большой Охотник возлёг за облаками, а Большая Мать ещё не выглянула из-за реки. И увёл их в пещеры.
