Как же ему поднять на эти этажи боеголовку?
Приводная лебедка, прошептал разум.
Сидя на водительском кресле, посвечивая фонарем в разные стороны, Мусорник согласно кивнул. Конечно, вот правильный ответ. Затащить боеголовку наверх. Установить лебедку наверху и тянуть, если придется, один лестничный пролет за другим. Но где он возьмет пятисотфутовую цепь?
Что ж, пожалуй, нигде. Однако он мог сварить отдельные куски цепи. А выдержат ли сварные швы? Трудно сказать. И даже если выдержат, что делать с поворотами лестничных маршей?
Он наклонился и в молчаливой темноте ласково провел рукой по гладкой, смертоносной поверхности боеголовки.
Любовь найдет способ.
Оставив боеголовку в грузовом отсеке электрокара, он начал подниматься по лестнице, чтобы посмотреть, что отыщется наверху. На такой базе могло быть что угодно. И он не сомневался, что найдет все необходимое.
Миновав два пролета, он остановился, чтобы перевести дух. Внезапно в голове сверкнула мысль: Я облучаюсь? Они экранировали радиоактивные материалы, экранировали свинцом. Но в фильмах, которые он видел по телику, люди, работавшие с такими материалами, всегда носили защитные костюмы и имели при себе пленочные дозиметры, которые меняли цвет в зависимости от полученной дозы облучения. Потому что радиация была беззвучна. И ты не мог ее увидеть. Она просто проникала в твою плоть и кости. Ты даже не знал, что болен, пока не начинал блевать, и терять волосы, и бегать в сортир каждые несколько минут.
Все это ждало и его?
Мусорник осознал, что ему без разницы. Он собирался поднять эту боеголовку наверх. Еще не знал как, но собирался. А потом каким-то образом привезти в Вегас, чтобы загладить вину за содеянное в Индиан-Спрингсе. И если ему суждено умереть, заглаживая свою вину, что ж, он согласен умереть.
– Моя жизнь принадлежит тебе, – прошептал он в темноте и продолжил подъем.
Семнадцатого сентября, около полуночи, Рэндалл Флэгг находился в пустыне. Завернувшись в три одеяла от пальцев ног до подбородка, четвертое он накинул на голову наподобие бурнуса, так, что на виду остались только глаза и кончик носа.
Мало-помалу он выдавил из головы все мысли. Застыл. Звезды над головой сверкали холодным огнем, излучали ведьмин свет.
Он послал Глаз.
Почувствовал, как тот отделяется от него с легким и безболезненным толчком. Глаз полетел, молчаливый, словно ястреб, поднимающийся на темных воздушных потоках. Теперь он слился с ночью. Стал глазом вороны, глазом волка, глазом ласки, глазом кота. Скорпионом, пауком, проскальзывающим в щель. Смертоносной ядовитой стрелой, пронзающей воздух над пустыней. Что бы ни случилось, Глаз всегда будет при нем.
Он летел, не прилагая к этому никаких усилий, а под ним, словно циферблат, раскинулся мир рожденных ползать.
Они идут… они почти добрались до Юты.
Высоко и молча летел он над кладбищенской землей. Лежащая под ним пустыня напоминала белую могилу, которую пересекала темная лента автострады. Он летел на восток, уже над границей штата, его тело осталось далеко позади, поблескивающие глаза закатились, выставив между веками слепые белки.
Ландшафт начал меняться. Конические горы, скалы, причудливо изъеденные ветром, столовые горы. Автострада прорезала их. Далеко на севере остались Бонневилльские соляные поля. Где-то на западе – Долина черепов. Полет. Шум ветра, мертвый и далекий…
Орел, устроившийся на верхней развилке старого, сожженного молнией дерева где-то к югу от Ричфилда, почувствовал, как что-то пролетело мимо, как что-то зрячее и смертоносное пронеслось сквозь ночь, и бесстрашно ринулся на это что-то, размахивая крыльями, но его отнесло в сторону волной леденящего холода. Ошеломленный орел камнем падал чуть ли не до самой земли, едва успев выйти из пике.
Глаз темного человека летел на восток.
Теперь под ним уходила вдаль автострада 70. Тут и там к ней прилепились маленькие городки, покинутые всеми, кроме крыс и кошек, и олени уже начали заходить туда из лесов, по мере того как выветривался запах человека. Городки эти назывались Фримонт, и Грин-Ривер, и Сего, и Томпсон, и Харли-Доум. Еще один маленький город, тоже заброшенный. Гранд-Джанкшен, штат Колорадо. Потом…
Западнее Гранд-Джанкшена светилась искра огня.
Глаз начал спускаться по спирали.
Костер умирал. Около него спали четыре человека.
Значит, правда.
Глаз хладнокровно оглядел их. Они шли. По причинам, которых он не мог себе и представить, они действительно шли. Надин его не обманула.
Послышалось глухое рычание, и Глаз развернулся. За костром лежала собака, приподняв голову, прикрыв хвостом гениталии. Ее глаза светились, как два злобных янтарных огня. Рычание не прекращалось, словно где-то раздирали бесконечно длинную простыню. Глаз смотрел на пса, пес – на Глаз, не выказывая испуга. Верхняя губа поднялась, обнажая зубы.
Один из людей сел.
– Коджак, – пробормотал он. – Чего бы тебе не заткнуться?
Коджак продолжал рычать, его шерсть встала дыбом.
Проснувшийся мужчина – Глен Бейтман – огляделся, и внезапно ему стало не по себе.
– Кто здесь, мальчик? – шепнул он собаке. – Есть тут кто-нибудь?
Коджак продолжал рычать.
– Стью! – Бейтман толкнул мужчину, лежащего рядом. Тот что-то пробормотал и затих в спальнике.
Темный человек, который теперь стал темным глазом, увидел предостаточно. Он взвился вверх, успев заметить, как изогнулась шея собаки, следившей за ним взглядом. Рычание сменилось лаем. Сначала громким, потом затихающим, затихающим, затихшим.
Остались тишина и летящая тьма.
Какое-то время спустя он завис над пустыней, глядя вниз на себя. Начал медленно спускаться, приближаясь к телу, затем вошел в него. На мгновение возникло странное ощущение головокружения, двое сливались в одного. Потом глаз исчез, и остались только его глаза, уставившиеся на холодные поблескивающие звезды.
Они шли, да.
Флэгг улыбнулся. Старуха велела им прийти? Они послушались ее, когда она, лежа на смертном одре, предложила им покончить с собой таким необычным способом? Он полагал, что да.
Как он мог забыть столь простую истину? У них тоже хватало проблем, они тоже боялись… и в результате совершали колоссальную ошибку.
А может, их изгнали из Зоны?
Эта идея очень ему приглянулась, но в конце концов он понял, что не верит в это. Они шли по собственному выбору. Они шли, уверенные в своей праведности, как миссионеры к деревне каннибалов.
Ох, до чего же хорошо!
