Вампир не почувствовал наш запах за вонью, издаваемой животными, и не услышал нас за их чавканьем. Его шаги стихли, открылась дверь в стойло. И не успел он моргнуть, как мой топор вонзился в его грудь, а стрела Джека пробила глаз и прошла через голову. Он упал на спину, визжал и хватался руками за лицо, в то время как кровь хлестала по оперению стрелы. От крика конь взбесился — и я схватил его под уздцы, чтобы он не растоптал нас обоих. В это время, Джек вынул топор из груди вампира, поднял над головой, и воткнул в лицо твари, разделив его надвое. Вампир умолк. Джек снова поднял топор над головой и во второй раз рассек ее лицо теперь уже с большей силой. Он сделал это и в третий раз, а с четвертого раза бил уже обухом, снова и снова, пока от головы не остался кожаный мешок с кровью и волосами.
— Боже мой, Армстронг… что с тобой?
Джек в последний раз вынул топор из того, что раньше было лицом вампира. Он посмотрел на Эйба, задержавшего дыхание.
— Я представил, что это ты.
По дороге домой Эйб не сказал ни слова.
xxxxxxx
Энн Майерс Ратледж была третьим из десяти детей — дочерью одного из основателей Нью-Салема, Джеймса Ратледжа, и его жены Мэри. Она была на четыре года младше Эйба, и была схожа с ним стремлением любую свободную секунду посвятить книгам. В первые полтора года пребывания Эйба в Нью-Салеме она была в отъезде, ухаживала за больной тетушкой в Декатуре и читала любую попавшуюся в руки книгу при первой возможности. Не осталось никаких свидетельств, что же в конечном итоге стало с тетушкой (то ли умерла, то ли выздоровела, то ли Энн просто надоело за ней ходить), но нам доподлинно известно, что она вернулась в Нью-Салем до начала, либо посреди лета 1834-го. Об этом мы можем судить, потому что их первая с Эйбом встреча произошла двадцать девятого июля в доме у Ментора Грэма, библиотеку которого оба ценили и пользовались ею время от времени. Грэм вспоминал о ней как о девушке двадцати с небольшим, с «большими выразительными голубыми глазами, светлой кожей» и огненными волосами — «не льняными, хотя некоторые склонны именно так называть этот цвет». У нее были «красивый рот и ровные зубы. Нежная, как мед, и порывистая, словно бабочка». Грэм описал их первую встречу: «Я никогда прежде не видел, чтобы у человека так низко отпадала челюсть. Он оторвал взгляд от книги и тут же был сражен древнейшею из стрел. Они обменялись любезностями, дальнейший разговор, насколько я помню, был односторонним, поскольку Эйб мгновенно утратил разум — так он был придавлен этим чистым видением. Также его поразило, насколько она знает и любит книги».
Эйб записал в своем журнале в тот же день:
Никогда еще мир не знал такой девушки! Никогда еще столько красоты и света не сливалось сразу в одном теле! Она на добрый фут короче меня, голубые глаза, огненные волосы и ослепительная улыбка. Она несколько худощава, но при этом имеет очень кроткий, добрый нрав. Как мне теперь уснуть, зная, что она где-то там, в ночи? Как мне теперь думать, если все мои мысли только о ней?
Эйб и Энн встречались неоднократно, еще раз у Ментора Грэма, где провели оживленное обсуждение поэзии Шекспира и Байрона; еще совершали прогулки, где вели оживленное обсуждение жизни и любви; еще на обожаемой Энн вершине холма, где едва ли разговаривали.
Я испытываю неловкость, когда пишу об этом, а также боюсь обесценить то, что произошло между нами, но сдержать это в себе тоже не в силах. Сегодня после полудня наши губы впервые встретились. Это случилось, когда мы сидели на одеяле и молча смотрели на дрейф какого-то флэтбота по Сангамону.
— Авраам, — сказала она.
Я повернулся к ней и удивился, что ее лицо так близко.
— Авраам… вы верите в то, что сказал Байрон? Что
Любовь ведет порою нас
Тропинкой узкой. Волк подчас
По той тропе идти боится.
Я ответил ей, что верю в это всем сердцем, и тогда она прижала свои губы к моим, не сказав ни слова.
Осталось три месяца до моего отъезда в Вандалию, и я намерен каждое мгновение посвятить Энн. Она самая отзывчивая… самая нежная… словно бриллиант, ярче любой звезды на небе. Ее единственная вина в том, что она отдалась любви такого дурака, как я!
Больше ни о ком Эйб не писал таких цветистых напыщенных фраз. Ни о своей жене; ни о своих детях. Это была страстная, неутолимая, безумная любовь, какая бывает лишь в молодости. Первая любовь.
Декабрь пришел «так быстро». Он вытер слезы прощания и отправился в Вандалию принимать присягу в качестве депутата законодательного собрания. Перспектива быть «плотником, сидящим рядом с образованнейшими людьми» (которая прежде доставляла ему столько волнения) больше не внушала переживаний. Два мучительных месяца он просидел в Капитолии, думая лишь об Энн Ратлидж, и немного о работе. Когда в январе сессия была закрыта, он «выскочил из двери прежде, чем утихло эхо от удара молотка», и помчался домой, чтобы пережить лучшую весну в своей жизни.
Нет музыки чудесней ее голоса. Нет картины красивей ее улыбки. Мы сидели в тени дерева после полудня, Энн читала «Макбета», а моя голова лежала у нее на коленях. Она держала книгу в одной руке, пальцами другой перебирала мои волосы — и нежно целовала мой лоб каждый раз, когда переворачивала страницу. Ради этого и существует наш мир. Это и есть жизнь. Она спасет меня от любого яда. Когда она рядом, я забываю о своем долге по истреблению вампиров. Только она. Я намерен просить у ее отца разрешения жениться. Хотя и существует одно препятствие, однако, я знаю — как все это уладить скорейшим образом.
Это самое «одно препятствие» звалось Джоном МакНамаром — и, вопреки легкомысленному замечанию Эйба, представлял серьезную угрозу их будущему счастью.
Энн была с ним помолвлена.
[МакНамар] был человеком сомнительной репутации, который объявил о своей любви к Энн, когда ей было восемнадцать, после чего до поры, пока Энн не вступит в подходящий для женитьбы возраст, уехал в Нью-Йорк. Несколько писем от него пришли еще в Декатуре, и их нельзя назвать посланиями от влюбленного человека, а с того времени, как Энн вступила в подходящий возраст, не было вообще ни слова. Однако пока он не отпустит ее, я не буду удовлетворен. Но сердце мое (которое помнит, что путь истинной любви не пройти совершенно спокойно{19}) подсказывает, что все пройдет быстро и благополучно закончится.
