Эйб финишировал восьмым. Но не было худа без добра, и даже удрученный поражением Линкольн не мог не заметить: из трех сотен голосов в Нью-Салеме только двадцать три было против него. Все, кто знал его лично, поддержали без колебаний. «Всего лишь вопрос числа рукопожатий».
Его политическая карьера началась.
II
Линкольн искал утешения после своего первого политической неудачи, и, как он думал, нашел его. Из записи от 6-го марта 1833:
Я сделаю то, чего не смог сделать Оффатт. Ей Богу, я открою по-настоящему прибыльный магазин в Нью-Салеме! Мы с Берри{17} сегодня получили кредит в 300 долларов, который сможем выплатить через два года. А уже через три года на сэкономленные средства мы выкупим арендованное здание.
Однако, реальность оказалась прозаичнее, чем представлял Эйб. На момент, когда Линкольн/Берри открылись, в Нью-Салеме было уже два магазина, и от них потребовалось еще больше усилий, чтобы сразу же не прогореть. Историки до сих пор теряются в догадках, почему Эйб с его интеллектом и унаследованным от отца «сермяжным здравомыслием» не разглядел трудностей, связанных с открытием третьего магазина в подобном месте. Или, почему он так переоценил своего партнера Уильяма Берри, на деле доказавшего свою беспомощность, ненадежность и любовь к «зеленому змию». Все выглядит так, будто Эйб просто страдает от чрезмерных амбиций. Меньше чем через год работы на грани коллапса журнал Эйба переполнен безысходностью и отчаяньем. В одной из них, в частности, он даже обращается (если мы верно предполагаем) к собственной матери.
Я должен все вынести.
Я должен превзойти себя.
Я не могу проиграть.
Я не могу подвести ее.
Но он проиграл — по крайней мере, в том, что касается своеобразного мира мануфактурных изделий и дамских шляпок. Дело Линкольна/Берии «махнуло хвостом» в 1834-м, оставив на каждом более двухсот долларов долга. В конечном итоге, ненадежный Берри и здесь подвел компаньона, не сумев даже остаться в живых. Он умер несколько лет спустя, после чего на Эйба перешли и его обязательства. Чтобы расплатиться, ему потребуется семнадцать лет.
В другое время Эйб просто собрал бы вещи и навсегда покинул Нью-Салем. Но через несколько месяцев должны были состояться очередные выборы в Законодательное Собрание Штата Иллинойс. Не имея другого дела («в последнее время от Генри не пришло ни одного письма» ), воодушевленный хорошим впечатлением, которое произвел в прошлый раз, Эйб решил снова вступить в борьбу — но на этот раз все сделать как надо. Он прошел весь свой округ, на коне или пешком, вступая в беседы с каждым встречным. Он обменивался рукопожатиями с крестьянами, трудившимися по выжженным землям, где приобрел много сторонников благодаря своей коммуникабельности и исключительной физической силе. Он выступал по церквям и тавернам, на скачках и пикниках, приправляя напыщенные речи (несомненно, написанные собственноручно на клочках бумаге где-то в пути) историями из собственной жизни о застрявшем флэтботе и войне с москитами.
«Я никогда не встречал человека с подобным даром красноречия», — вспоминал Ментор Грэм после смерти Эйба. — «Он был неуклюжим — почти неприятным — парнем… высоким, как дерево, брюки заканчивались дюймов за шесть до ботинок. Волосы не ухожены, пальто просило утюга. Когда он выходил перед людьми, его встречали нахмуренными бровями и руками, скрещенными на груди. Но стоило ему открыть рот, как напряжение исчезало, а заканчивалось выступление уже бурными овациями, а подчас и слезами».
На этот раз рукопожатий оказалось достаточно. 4 августа 1834-го Авраам Линкольн был избран в Законодательное Собрание Штата Иллинойс.
Бедный сын пограничья, ни одного доллара за душой, ни одного года в школе, отправляется в Вандалию{18} — и что он может сказать этим парням! Плотник сядет рядом с образованнейшими людьми! Должен признаться, меня пугает предстоящая встреча с ними. Примут ли они меня как свою коллегу [авт. орф.], или отвернутся, как от невежды в дырявых башмаках? В любом случае, теперь моя жизнь изменится навсегда, и мои переживания бессмысленны, пока не настанет декабрь.
Эйб оказался прав. Его жизнь никогда больше не станет прежней. Он заведет множество связей среди чиновников и ученых; сменит глухую неотесанность Сангамона на изысканные манеры вандалийца. Это был его первый шаг в политику. Первый шаг в Белый Дом. Но это было только одно из двух значимых событий, случившихся с ним в том году.
Другим была неистовая любовь.
III
Джек испытывал серьезное желание выстрелить в Эйба из арбалета. Они преодолели тяжелый путь в двести миль на север, к городку под названием Чикаго, ночевали под холодными осенними звездами, а днем брели то по колено в грязи, то по пояс в мерзлой в воде, и чем же было «двум дуракам скрасить время, как не разговорами о девушках».
Ее зовут Энн Ратледж. Уверен, ей двадцать или двадцать один — не осмелился спросить. Да и не имеет значения. Никогда столь изящное создание не ходило по Земле! Ни один человек еще не любил так сильно, как я! На этих страницах я буду превозносить ее красоту, пока пальцы мои смогут держать перо.
Армстронг и Линкольн сидели, опираясь спинами о стойло в конюшне, подстилкой им служила гнилая солома, изо рта шел пар и растворялся в холодном воздухе с озера Мичиган. Лошадиные крупы нависали над их головами, и они, поскольку были напряжены до предела, вздрагивали от каждого взмаха хвостом. Жертву пришлось ждать всю ночь, и всю ночь один проговорил с улыбкой на устах, другой же всерьез подумывал об убийстве первого.
— Ты когда-нибудь любил, Джек?
Джек не ответил.
— В самом деле, это такое чувство. Можно испытать внезапный приступ счастья безо всякой причины. Некоторые же мысли так необычны…
Джек изобразил, как бросает Эйбу в рот кусок конского навоза.
— Ее запах всегда со мной. Думаешь, я сошел с ума, если чувствую его даже здесь? Но я слышу ее запах, а ее нежные пальцы словно вновь касаются меня. Я долго смотрел на…
Дверь конюшни отворилась. Пара ботинок ступила на дощатый пол. Джек и Эйб изготовили оружие.
Вампир не почувствовал наш запах за вонью, издаваемой животными, и не услышал нас за их чавканьем. Его шаги стихли, открылась дверь в стойло. И не успел он моргнуть, как мой топор вонзился в его грудь, а стрела Джека пробила глаз и прошла через голову. Он упал на спину, визжал и хватался руками за лицо, в то время как кровь хлестала по оперению стрелы. От крика конь взбесился — и я схватил его под уздцы, чтобы он не растоптал нас обоих. В это время, Джек вынул топор из груди вампира, поднял над головой, и воткнул в лицо твари, разделив его надвое. Вампир умолк. Джек снова поднял топор над головой и во второй раз рассек ее лицо теперь уже с большей силой. Он сделал это и в третий раз, а с четвертого раза бил уже обухом, снова и снова, пока от головы не остался кожаный мешок с кровью и волосами.
