И тут дверь открылась сама.
Не знаю, кого думал увидеть Волков — но явно не нас. А я, хоть и знал, что рано или поздно мы на него наткнемся, вдруг почему-то не выстрелил… я даже знаю почему: я был знаком с ним, я разговаривал, между нами возникли какие-то отношения… в общем, я промедлил. Долю секунды. Этого хватило: он протянул руку, схватил мой автомат за ствол и сильно дернул на себя — настолько сильно, что лопнула антабка, а руки мне отсушило, это было все равно что со всей дури хватить ломом по бетонной свае. Автомат, мне кажется, разлетелся на составные части — впрочем, тут я не уверен, потому что дверь тут же захлопнулась.
— Уй, ма… — пробормотал я, глядя на руки, которые все- таки оказались на месте, хотя я их не чувствовал. — Отходим, ребята…
Мы отошли до поворота, и там Джор под моим чутким руководством поставил растяжку: две СШГ, соединенные тонким шнуром, и к каждой гранате привязан килограммовый аммонитовый патрон. Я думаю, если бы Волков в эту растяжку попал, то мало бы ему не показалось. Но и он наверняка знал любимую бормоталку подполковника Калиновского…
Валя отдала мне свой автомат, сказав, что вместо этого будет таскать патроны. Все трофейные автоматы мы разбирали и разбрасывали по углам, а магазины забирали с собой, и набралось их уже больше двадцати.
— Конечно, у него не один выход из этого своего отсека, — сказал Джор. — Но разделяться мне бы не хотелось…
Я разглядывал план.
— По идее, — сказал я, — нам нужно Волкова или грохнуть, или хотя бы не пропустить вот в этот центральный зал. А пройти он туда может или отсюда, или отсюда. Ну, или через подвал. Все перекрыть мы точно не сможем…
— Надо прорываться наружу и уходить, — сказал Артур. — Пусть он тут хоть что…
— Нет, — сказал Джор. — Если ему дать опомниться… Да вы что, ребята. Пыли от нас не останется, не то что костей. Забыл лесовоз? Костян, может, все-таки взорвем ту дверь?
— Я знаю, что надо взорвать, — сказал я.
И тут стало темно.
Нет, не погас свет. Лампы как светились под потолком, так и светились. Только они больше ничего не освещали. Свет существовал как бы сам по себе, а все остальное — само по себе. Будто воздух стал черным…
И раздался голос. Отовсюду сразу, но больше — сзади, заставляя оборачиваться.
— Дети. Вы заигрались, но я вас прощаю. Все могут идти домой. Кроме Константина. Вы зря его послушались. Он использует вас в своих целях, о которых ничего не говорит. Спросите его, где ваша подруга Марина. Спросите и послушайте, что он ответит. Я жду пять минут, большего времени вы не заслуживаете. Положите оружие и выходите в дверь, я покажу ее. Через пять минут двери не станет. Отсчет пошел.
И застучал метроном. А в черном воздухе вдруг обозначился контур двери. Как в моих видениях…
— Что он там намекал на Марину? — повернулся ко мне Артур. — И действительно, где она?
— Я думаю, он нес пургу, просто чтобы нас развалить, — сказал я. — А где Маринка… я не знаю. Когда я видел ее в крайний раз, она прошла инициацию и… в общем, ее собирались сделать верховным вождем. А потом меня выкинуло оттуда — прямо в зверинец.
— И там ты нашел петушиное слово, — задумчиво проговорил Артур.
— Ну… в общем, да.
— Чего-то ты не договариваешь, — сказал Артур.
— А у нас что, есть время? Конечно, чего-то не договариваю. Но уж не потому, что хочу обмануть.
— А почему? — встряла Вика.
— Да говорю же — времени нет! И потом, поймите… мы ведь здесь ничего не знаем наверняка! Все такое… наугад, на ощупь, по интонациям… не знаю, как объяснить… это не город, это не наш мир, это черт знает что! Мы когда туда по тропе шли…
— Вот что, — сказала Вика. — Вы как хотите, а я пошла. Ты, Костян, не Че Гевара, а я не кубинская девушка с глазами недо траханной серны. Надоели мне ваши игры. Вот, забери… — И она сунула мне в руки автомат.
— Ты что, с ума сошла? — ахнул Артур. — Ты что, поверила этому?..
— Я — поверила — мужчине? — засмеялась Вика нехорошим смехом. — Вот уж никогда. Только какая ему корысть меня убивать? А вас точно убьют. Хуже того — так сделают, что вы сами друг дружку перебьете, но сначала намучаетесь…
— Он уже убил. Хайяма и этого… Илью… Ему это — как почесаться. А ты…
— Он убил их потому, что эта сука не хотела говорить. А теперь и ее дружок тоже не хочет говорить. Так что, ребята, безопаснее мне будет там.
— Вика… ну, не валяй дурака, не надо… — Артур, мне кажется, готов был бухнуться на колени.
— Да? Тогда скажи, что любишь меня. Скажи. Громко. Хочу, чтобы все слышали, как ты это говоришь.
— Вика… я тебя…
— Что, заело? Вот так вот.
— Люблю.
— Не верю.
— Люблю!
— Хватит вам тут семейные сцены устраивать! — вдруг шагнула вперед Патрик. — Идешь — иди. Остаешься — возьми ствол. Но если останешься…
— Ни. За. Что.
Вика встряхнула свалявшимися волосами (все мы были не красавцы, это вам не голливудское кино, где Бонд после драки с ротой красноармейцев только поправляет галстук- бабочку) и, гордо поводя спиной, шагнула к двери. Оттуда, еле видимая, повернулась.
— Ну, кто со мной? Никто? Дебилы. Лучше подохнуть стоя, да? Ну и дохните.
Она распахнула дверь и сразу исчезла, как будто растворилась в подступающей черноте.
— Ты… — сказал Артур Патрику и медленно двинулся на нее. — Ты… тварь… ты как могла…
Но между ними втиснулся Джор.
— Тихо, тихо, — сказал он. — Одного бойца мы уже потеряли. Безо всяких усилий врага. Ты хочешь, чтобы еще?
Между тем тьма как-то странно сгущалась местами, в ней появлялись спиральные уплотнения и разряжения, она клубилась и струилась — и как бы оседала на невидимых доселе предметах…
— Ребята, — сказал я. — Хорош бодаться. Боюсь, что мы уже не в Канзасе…
(Если честно, то была не единственная размолвка между нами и не единственная истерика. Просто все остальные не имели последствий, а мне не хочется все это из себя выворачивать — и тем более не хочется рассказывать, кто и как дал минутную слабину. Это никого не касается. Я попробовал промолчать, и вот вроде бы получилось…)
Вы уже поняли, наверное, что сны мне снятся не самые простые. Но это началось после ранения. Раньше, в детстве особенно, мне снилось что-то совсем простое и неинтересное, за исключением Города — именно так, с большой буквы. Он появлялся раз в месяц, иногда реже, иногда бывали вообще промежутки где-то в полгода, — но появлялся обязательно. И, в общем, ничего в этих снах не происходило, я просто гулял, изредка с кем-то беседовал, покупал мороженое, газеты на странном языке, который я там, во сне, понимал, но запомнить и что-то воспроизвести потом уже не мог.
Город стоял на круглом острове, соединенном с берегом длинной дамбой. Дома в основном были двухэтажные: первый этаж из кирпича или камня, второй — деревянный. Островерхие крыши крыты были багрово-красной черепицей и, реже, какими-то зеленовато-серыми пластинами, слоистым камнем; не слюдой, конечно, но чем-то наподобие. На вторых этажах всегда были балконы с очень богатой резьбой; стекла балконных дверей часто бывали цветными, а иногда представляли собой настоящие витражи. В центре Города был парк с несколькими фонтанами и двумя памятниками: человеку в военной форме и с конем в поводу (на постаменте было написано, кому, когда и за что памятник поставлен, и я это неоднократно читал, но после пробуждения — увы…), и маленький, затерянный среди кустов роз памятник художнику, родившемуся тут; художник в широком берете и с палитрой напоминал садового гнома, держащего поднос. У обоих памятников всегда лежали цветы.
Еще в парке были две карусели, детская железная дорога, летнее кафе со стенами из деревянных решеток, заплетенных виноградом, несколько автоматов по продаже мороженого, столики для шахматистов и для игроков в какие-то другие настольные игры с огромными игровыми полями, колодами карт, фигурками героев и всякими кубиками, вертушками и фишками, которые надо подкидывать… Компании по шесть — восемь человек засиживались за этими играми далеко за полночь. Еще в парке была комната смеха и она же почему-то — комната страха. Я никогда туда не заглядывал.
Другая площадь была базарная. По утрам там продавали свежую рыбу, а в остальное время — фрукты, пряности и почему-то ткани. Тканями каких-то бешеных, «кислотных» расцветок и неповторимых рисунков были буквально увешаны многие лавки. Наверное, это был местный промысел.
Любимым местом у меня долго была старая каланча. Пожарные почему-то покинули ее, и наверх можно было пройти беспрепятственно. Там стояла скамейка и висел бронзовый колокол без языка. Город оттуда был виден весь как на ладони.
Возле двух каменных пирсов покачивались лодки и небольшие парусники…
Такой вот сон. Ничего не происходит, а приятно. Я кому- то рассказал про него, и мне сказали в ответ, что это болгарский Несебр; но я потом побывал в Несебре и понял, что нет, это не он, имеется только небольшое формальное сходство: стоит на острове, застроен небольшими домиками. Остальное — совсем другое… Несебр — курортный город, полный туристов и отдыхающих. Мой — в нем все свои, совсем нет посторонних. По-моему, все давно знают друг друга. Поэтому он немножко неухоженный, как бывает неухоженным старый сад, где и так все хорошо.
