Вася поднял голову: сотни глаз, десятки мертвых лиц, множество рук – все это смотрело и тянулось к нему.
– Живой, – раздался хор мертвых голосов, и покойники вытащили испуганного парня из могилы.
Санин был настолько испуган, что не мог сопротивляться, а мертвый хоровод подхватил его, закружил в загробном танце; его хватали, волокли, щипали, дергали. Кто-то укусил.
– МИШКА! – вырвался к небу отчаянный крик.
– Ты чего орешь? – невысокого парня трясли за плечи. – Васька! Очнись!
Санин открыл глаза, ошарашено уставился на друга. Огляделся – они стояли на краю кладбища. Заброшенное поле тускло освещалось лунным светом; само светило опустилось на середину неба, звезды чуть померкли. Ковыльков тряхнул друга, несколько раз дал по щекам, приводя его в чувство. Василий вздрогнул, приходя в себя, протянул удивленно:
– Мишка? – и крепко обнял друга. – Мишка, ты!
– Да я, я, – непонимающе произнес долговязый парень, хлопая друга по спине. – Что случилось-то, ты так орал?
– Ты не представляешь, я сейчас такой видел. Такой ужас, – Васька всхлипнул, уткнулся в плечо. – Надо срочно уходить отсюда.
Над головой раздалось издевательское карканье. В ухо тяжело задышали. Парень медленно отнял голову от плеча приятеля, глядя как футболка того удлиняется, грубеет, принимая грязно-серый цвет и все больше напоминает шинель. Он поднял голову, по щекам текли слезы, довольное карканье нарастало. Заплаканные глаза наткнулись на мертвое лицо.
– Живой, – прогрохотал покойник и, распахнув щербатый рот, напал на Санина.
Мишка Ковыльков добежал до края кладбища, тяжело дыша, уперся рукой в дерево. Его лицо раскраснело, дыхание вырывалось еле видимым паром, в боку неприятно кололо.
– Фу, добежали, – счастливо выдохнул он. – Ты как, Вась?
Не услышав ответа, он повернулся.
– Вася?
Друг стоял почти у кромки леса, метров пять и он зайдет под спасительные деревья, но он не двигался. Мишка удивленно глядел, как по щекам парня потекли слезы, его губы дрожали, он что-то говорил, но Ковыльков не мог расслышать слов.
– Васька, ты чего стоишь? Хватит там торчать, иди сюда. Это уже не смешно! – разозлился он.
Санин вздернул голову вверх, страшно закричал:
– МИШКА!!!
Рядом возникла призрачная фигура в шинели, обхватила его, и они провалились под землю. Новенький, блестящий лаком, крест вылез наружу, блеснул пустой металлической табличкой. В небе каркнула ворона.
Ковыльков без сознания упал на землю.
Кирилл поправил свет, направляя его в сторону посетителя.
– Голову чуть правее… Да, вот так. Замрите.
Он навел фокус. Два быстрых щелчка и цифровая информация потекла по проводу к стоящему на столе компьютеру… Через пять минут фотографии лежали в кармане посетителя, а в кассе прибавилось немного денег. Кирилл тяжело вздохнул, выглянул в пустой коридор и, закрыв дверь, повесил табличку «Отошел на десять минут». Вышел на улицу, прищурился от яркого, не по-осеннему теплого солнца, достал сигареты и закурил.
Кирилл Лапушкин не был известным фотографом, хотя вся его жизнь была посвящена фотоискусству. С самого детства, он подхватил, как хроническую простуду, любовь к фотографии от деда. Сергей Николаевич Лапушкин работал в свое время в одной известной газете – был штатным фотографом, а в свободное время проводил на улице, бродя по тихим улочкам Москвы, снимая скверики, парки, гуляющих людей, природу. Сергей Николаевич приобщил внука к таинству, показал, как из сотен изображений выбрать «тот самый» кадр, обучил искусству проявки пленки… И ни словом не обмолвился как с помощью этого стать знаменитым. Лапушкину мечтал стать известным фотографом, пусть не с мировым именем, но так чтобы знали в Москве. Знали и стремились к нему: звезды, политики, бизнесмены – сильные мира сего. Он бы здоровался с каждым за руку и отдавал приказы подчиненным, по настройке оборудования.
Однако мечта так и оставалась мечтой. Кириллу как раз не хватало «того самого» кадра, что прославит его. Он много и с удовольствием снимал, посылал свои работы в газеты и журналы. Да, их печатали, присылали на почтовый адрес благодарность, где-то даже деньги, но было это все не то. Всю жизнь он был фотографом. Работал в заурядном фотоателье, куда приходили заурядные люди и просили сделать заурядные снимки. Редко на старый, протертый сотнями поп, стул садилась поистине красивая модель – чаще девушка, и крайне мало мужчин. Лапушкин, как истинный фотограф не делал различия по половому признаку, ему нравилось само тело, и неважно какое оно было: сексуально-женским или брутально-мужским. Перебарывая свою стеснительность, от которой не мог избавиться даже в свои тридцать лет, он негромко просил»«модель»» позировать ему.
– Не поймите меня неправильно. Я ничего такого не имею виду, просто у вас очень красивое, необычное лицо – такое должно быть на лучших обложках глянцевых журналов. Если вы позволите сделать несколько кадров, – застенчиво объяснял он.
Обычно»«модели»» соглашались, пока он не говорил, что студия находится у него дома. После этого девяносто пять процентов отказывались. Он не винил их и с удовольствием снимал бы здесь, но того оборудования, что было в фотоателье хватало лишь на обычную фотографию для документов. В небольшой двухкомнатной квартире, доставшейся от деда, он полностью переделал одну комнату под студию. В небольшом помещение располагалось все что нужно, чтобы стать известным: разнообразные лампы, которыми предполагалась освещать»«модель»»; несколько фотоаппаратов, и десятки катушек пленки. Лапушкин не любил снимать на цифровую камеру, считая, что она обезличивает, делает человека плоским, в отличие от простой пленки, которой пользовался еще его дед. Каждый раз, заряжая ее в некогда подаренный Сергеем Николаевичем аппарат, он чувствовал легкую степень эйфории, а нажимая затвор, испытывал нечто сродни нирваны. Фотографии получались, всегда получались, но в них не хватало… изюминки, того, что могло бы вознести его на Олимп фотоискусства.
Кирилл докурил сигарету, выбросил бычок в мусорное ведро и, взглянув на небо с редкими облаками, вернулся в ателье. День прошел в обычной, скучной рабочей обстановке. Немногочисленные посетители в конечном итоге слились в массу, которая с присущей ее серостью однообразно просила сделать фотографии 3х4. Такие дни угнетали Лапушкина, он не видел того лица, которое мог бы пригласить к себе в студию, надеясь, что он или она не откажет.
Рабочий день подходил к концу, вот уже час никто не стучался в его дверь с вопросом «можно ли сделать фотографию?». Он сидел за компьютером, рассматривая глянцевые обложки журналов. Пытался понять, что особенного в этих снимках, кроме того, что на них запечатлена знаменитость. Он не папарацци, охота за известными людьми, в надежде застать их в неподходящий для них момент, не его стиль.
