Курение было важным делом в пятнадцать лет, очень важным делом, заменявшим все то, что он тогда не мог иметь (например, тачку, даже старую развалюху, вроде тех, на которых разъезжали его дружки, — с грунтовкой на покореженных панелях, белой «пластиковой сталью» вокруг передних фар и бамперами, прикрученными кусками проволоки к кузову). К шестнадцати он здорово втянулся — две пачки в день плюс, в качестве нагрузки, сухой кашель курильщика по утрам.
Через три года после того как он женился на Розе, вся ее семья — отец, мать и шестнадцатилетний брат — погибла на том самом федеральном шоссе 49, что проходило через центр города. Они возвращались после купания в карьере Фило, когда грузовик с гравием свернул в чужой ряд и смахнул их с дороги, как мух с оконного стекла. Оторванную голову старика Мак-Клендона нашли в канаве, в тридцати ярдах от места аварии, с раскрытым ртом и щедрой кляксой вороньего помета в одном глазу (к тому времени Дэниэльс уже работал в полиции, а полицейские обычно запоминают такие подробности). Этот факт ни в коей мере не огорчил Дэниэльса. В действительности он был даже доволен случившимся. По его мнению, старый сварливый ублюдок получил как раз то, чего заслуживал. Мак-Клендон имел привычку задавать своей замужней дочери вопросы, которые его совершенно не касались. В конце концов, Роза больше не была дочерью Мак-Клендона — по крайней мере в глазах закона. В глазах закона она стала женой Норманд Дэниэльса, который и несет теперь за нее ответственность.
Он глубоко затянулся сигаретой, выпустил три колечка голубого дыма и смотрел, как они стайкой, медленно и плавно поднимаются к потолку. Норман провел здесь всего полдня, но уже ненавидел этот город. Он слишком велик. В нем слишком много мест, где можно спрятаться. Не то чтобы это имело значение лично для него, поскольку именно у него все шло как надо и очень скоро появится возможность разобраться с маленькой своенравной дочуркой бывшего Крэйга Мак-Клендона.
На похоронах Мак-Клендонов — тройных похоронах, на которых присутствовали почти все жители Обревилла, — Дэниэльс вдруг раскашлялся в церкви и никак не мог остановиться. Люди стали оборачиваться, чтобы взглянуть на него, а он больше всего на свете ненавидел, когда на него так бесцеремонно пялятся. С раскрасневшимся лицом, в ярости от смущения (но все еще не в силах удержаться от кашля), Дэниэльс протолкался мимо своей всхлипывающей молодой жены и выскочил из церкви, тщетно зажимая ладонью рот.
Он встал снаружи у входа и кашлял поначалу так сильно, что ему пришлось нагнуться и упереться руками в колени, чтобы и в самом деле не задохнуться. Он смотрел увлажнившимися глазами на людей, вышедших покурить, — троих мужчин и двух женщин, которые не могли переждать каких-то жалких полчаса похоронной службы, — и вдруг решил бросить курить. Просто бросить, и все. Он знал, что этот приступ кашля мог быть вызван его обычной летней аллергией, но это не имело значения. Это была тупая, гребаная привычка, и будь он проклят на том свете, если какой-нибудь медэксперт округа запишет «Пэлл-Мэлл» в графе «Причина, повлекшая за собой смертельный исход», в его свидетельстве о смерти.
В тот день, когда он вернулся домой и понял, что Роза ушла, — вернее, тем вечером, когда он обнаружил пропажу своей кредитки ATM и больше уже не мог отворачиваться от фактов, которым нужно было взглянуть в лицо, — он спустился к подножию холма, в круглосуточный магазин, и купил там первую за одиннадцать лет пачку сигарет. Он вернулся к старой привычке, как убийца возвращается к месту преступления. «В стане тех, кто побеждает» — было написано на каждой кроваво-красной пачке, короче, сим победиши, если послушать его предка, который побеждал мать Дэниэльса во множестве кухонных свар, но не более того.
Первая затяжка вызвала у него дурноту, и когда он выкурил первую сигарету, всю, до самого фильтра, то не сомневался, что сейчас его вырвет, или он потеряет сознание, или с ним случится инфаркт. А может, и все сразу. Однако, вот вам, пожалуйста, он снова вернулся к двум пачкам за день и к тому же старому сухому кашлю, раздирающему его аж до донышков легких, когда он вылезает по утрам из постели. Словно никогда и не бросал курить.
Однако это было в порядке вещей — он находился в стрессовой жизненной ситуации, как любят выражаться кретины-психологи. А когда люди находятся в стрессовых ситуациях, они часто возвращаются к старым привычкам. Говорят, привычки — в особенности дурные, вроде курения и питья, — те же костыли. Ну и что с того? Что такого, если пользуешься костылем, когда сломал ногу? Как только он позаботится о Розе, он выбросит костыли на помойку.
На этот раз навсегда.
Норман повернул голову и поглядел в окно. Еще не темно, но уже близится к тому. И как бы там ни было, пора начинать собираться. Ему не хотелось опаздывать на свидание. Он сунул сигарету в переполненную пепельницу, стоявшую на ночном столике рядом с телефоном, спустил ноги с кровати и начал одеваться.
Спешить некуда — вот что самое чудесное. В его распоряжении все накопившиеся отгулы, и, когда он пожелал их использовать, капитан Хардауэй не возражал. Норман полагал, что на то были две причины. Первая — газеты и телевизионные каналы сделали из Дэниэльса человека месяца; вторая — капитан Хардауэй не любил его, дважды спускал на него навозных жуков на основании голословных заявлений о злоупотреблении властью и наверняка был счастлив избавиться на время от Дэниэльса.
— Сегодня вечером, сука, — пробормотал Норман, спускаясь на лифте в одиночестве, если не считать его собственного отражения в тусклом зеркале кабины. — Сегодня вечером, если мне повезет. А я чую, что повезет.
У тротуара выстроилась очередь такси, но Дэниэльс прошел мимо них. Шоферы такси ведут записи пассажиров, а порой они запоминают и лица. Нет, он снова поедет на автобусе. На сей раз на городском. Он пошел к автобусной остановке на углу, прикидывая, не обманывает ли он себя, внушая себе мысль, что ему повезет, и решил, что нет, не обманывает. Он знал, добыча уже рядом. Знал, потому что смог воплотиться в Розу и воспроизвести ее мысли и манеру поведения.
Автобус — тот, что шел по маршруту Зеленой линии, — выехал из-за угла и подкатил к тому месту, где стоял Норман. Он поднялся в автобус, заплатил четыре четвертака, уселся сзади. Какое облегчение: сегодня ему не нужно быть Розой — и он стал разглядывать из окна пробегавшие мимо дома. Вывески баров. Вывески ресторанов. «Дели. Пиво. Пицца на вынос. Аппетитные девчонки без лифчиков».
«Ты не отсюда, Роза», — подумал он, когда автобус проехал мимо витрины ресторана под названием «Папашина Кухня». «Настоящие бифштексы по-канзасски» — гласила кроваво-красная неоновая вывеска в витрине. «Ты и не отсюда, но это ничего, потому что теперь здесь я. Я пришел забрать тебя. Как бы там ни было, забрать куда-нибудь».
