— Так что же ему, двести лет, что ли? — засмеялись мы. И приступили некоторые наши молодцы из команды к нему с расспросами: дедушка, сколько тебе годков будет?
— А и сам-де не знаю, молодчики. Живу, — говорит, — пока Бог жить велит. Годов не считаю.
— А откуда ж ты узнал, что у нас здесь зимовка?
— Бог указал, — говорит. — Сам не знаю, откуда узнал я, а знал верно… Вот и привел. На людях легче им будет.
Им-то легче, но наш набольший крепко затруднился гостями. К весне, того гляди, и нашим людям придется норвежским мохом питаться, для оленей припасенным; где ж туг еще столько ртов принимать?.. Однако старый Иоганн, не дожидаясь, чтобы мы свои опасения высказали, попросил только о приюте в сарае на несколько дней…
— Вот, как деньков через десять настанет перемена ветра, льдины-то расступятся. Наши суденышки не то, что ваши махины: найдут себе щелки для выхода. К Христову дню — будут иные у своих очагов, на родимых берегах, в Гамерфесте.
— Как так, — иные? — переспросили его.
— Да те, коим Бог присудит.
— А другие-то что же?.. С ними что ж станется?
— А со всеми будет воля Божья! — просто отвечал Иоганн. А старик Матилас почесал голову и вздохнул при этом: «Видно, не всем нам родимый порог суждено переступить»!
Заинтересовали меня очень, признаюсь, эти два вожака отважных промышленников. Да и не меня одного; особенно Иоганн этот. И, как увидите, недаром. Чудный старик оказался! Поистине все знал! И многое такое, чего наши ученые профессора не знали, т. е. в чем не совсем уверены были. Они на рассказы Иоганна только рты разевали… Каждый день после работ призывали мы его на свою половину и начинались расспросы и дивования. Всего, что странный человек этот нам рассказывал, не передать и в три дня. Довольно того, что все его рассказы касались далеких, мифических времен; допотопных, доисторических переворотов на земном шаре; давно отживших рас, фаун и флор и не только в его северных, и в тропических странах.
Наш почтенный профессор В.*, зоолог, ботаник и антикварий, то и дело подпрыгивал от изумления, определяя научные теории и гипотезы, которые узнавал в рассказах этого удивительного старца… Он говорил о погибших материках, о катаклизмах, изменивших лицо земного шара, породы животных и людские расы — так определенно, с такою уверенностью, как будто сам был очевидцем этих переворотов многих и многих тысячелетий. На расспросы наши: как, откуда он все это знает? Иоганн всегда пожимал плечами и, кротко улыбаясь, отвечал, что и сам не знает!.. «Бог-де поведал!.. Знаю, — видал!».
Раз только он мне одному сказал удивительные слова:
— Вижу я все, что знаю. Вижу — не оком, а духом!.. Есть у меня высочайшая, семиоконная духовная башня… В нее, за облака, под девяносто седьмые небеса возношусь я и оттуда созерцаю премудрость Божью!..
Мало того, что старый Иоганн дивил нас своими рассказами, он еще более нас поразил своими сведениями о недугах человеческих, о тайных силах магнетизма, ясновидения и тому подобных, — сорок лет тому назад почти неведомых науке, — свойствах духа человеческого. Дня за три до его ухода от нас, наш товарищ химик К** сильно заболел удушьем. Он прежде страдал астмой, но припадки несколько лет не возобновлялись и он считал себя излеченным. Но этот приступ был так силен, что я считал его погибшим, когда в комнату неожиданно вошел Иоганн.
Он подошел без зова, как власть имеющий, и к величайшему удивлению нашему начал делать пассы над больным, сосредоточенно устремив взгляд на лицо его.
Он подошел без зова, как власть имеющий, и начал делать пассы над больным.
Мы невольно отошли, наблюдая… Не прошло и нескольких минут, как К** стал свободнее дышать, перестал метаться и скоро окончательно успокоился, глубоко заснув под магнетическими пассами старика!
На другой и на третий день Иоганн его магнетизировал снова и сказал, что он будет здоров…
— Надолго ли это? — спросил тот.
— Думаю, что навсегда… По крайней мере, обещаю, что припадки не возобновятся при моей жизни! — было ответом.
Все мы переглянулись… Профессор химии был человек под сорок всего, а моржелов годился ему в деды. Он будто угадал наши мысли.
— Дня же своего и часа не ведает никто! В нем волен Бог! — сказал он. — Но… я имею право рассчитывать еще на довольно продолжительную жизнь.
— Неужели?! — изумились мы. — Но почему же?
— Мне так сказано… Я еще окончил своего дела.
— Тебе это сказано — там? — начал было необдуманно я, но не успел договорить, как собирался: «в твоей семиоконной духовной башне»[37], — я не успел выдать этих слов его, мне одному доверенных, и сам доныне не знаю, почему?.. Что-то сжало мне горло и язык не повернулся, словно какая-то сила окаменила его…
В ту же секунду старик взглянул на меня укоризненно и вышел.
Я догнал его на пороге нашего жилища, чувствуя, что обязан просить у него прощения. Ночь была дивная!.. В фосфорических переливах небесных сияний льды горели брильянтовыми искрами и сияли самоцветными радугами.
— Ты, дедушка, прости меня, — начал было я, но он перервал меня.
— Бог простит, — говорит. — Не ты, а я виноват, что неосмотрительно разбалтываю то, о чем говорить не приходится. Да ничего! Говори себе, рассказывай о моей башне кому хочешь, — неожиданно прибавил он, словно угадав мое намерение спросить его, — только не теперь! Не при мне, чтобы не узнали люди ваши и все… Тогда ведь покоя не дадут мне!
— Не буду! Не буду! — поспешил я его успокоить. — Только скажи ты мне, любезный друг, кто тебя научил пользоваться той силой, которой ты вылечил нашего товарища?
Иоганн посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом и сначала было отвечал своим всегдашним ответом:
— Бог, де, выучил…
Однако, на усиленные просьбы мои рассказать, как он открыл свои магнетические способности, он объяснил, что никто ему на них не указывал, а признал он их сам в себе исподволь, понемногу.
— Зачем же и хожу я на промыслы со своими? — предложил он мне вопрос. — Неужели, думаешь ты, за наживой?.. Нет, милый человек, — барышей их мне не нужно! Да я и прав на них не имею, не помогая им в их трудных заработках… Опасностей промысла я не боюсь, — опять угадал он мою мысль, — нет! не опасности, а греха! Никогда не обагрял я рук в чьей-либо крови. Никогда не касались уста мои животной пищи. Мне незачем лишать жизни тварей Божьих. Я скорблю и за других-то, что лютая нужда заставляет людей промышлять кровью, — лишать жизни творений Господних… Хожу я на промыслы и буду ходить, пока в силах, для того, чтобы помогать и врачевать. Много раз приходилось мне пользоваться Богом данными мне способностями: облегчать недуги товарищей, выводить их из опасности… Вот, как теперь, вывел я из под метелицы и довел до вашего жилья всю партию. А то ведь уж у нас нечем было огоньку развести, да и перекусить им, беднягам, почти что ничего не оставалось… Вас мы не объели: еще наши же люди вам промыслили запасов, а сами все же от вихрей да стужи укрылись.
