Люк услышал хруст камней, вслед за которым раздался стук палки, сопровождаемый усталым дыханием. Он повернулся на звук, потом закрыл глаза, когда от ударившей в голову боли его чуть не вырвало. Перелом черепа. О, черт! О, черт! О, черт! Голова внезапно закружилась, и он медленно вернулся в прежнее положение, упершись в рюкзак.
— Дружище! Слава яйцам! Ты очнулся. А я уже подумал, что ты в коме, — сказал Дом, наклонившись так близко, что Люк почувствовал его неприятное дыхание и резкий густой запах от его грязной одежды.
— Вода осталась?
— В кастрюле последняя. Большую часть я использовал на твою голову. Пришлось помыть ее, прежде чем наложить повязку. Кофе и шоколад на завтрак.
— Который час?
— Одиннадцать.
— Нет.
— Ты был без сознания. Оно тебе все лицо изуродовало. Нужно зашивать.
— Так все плохо? — пробормотал он, и почувствовал себя дураком. Откуда Дому знать?
— Хорошо, что оно не вернулось после того, как ты ударил его. Что ты сделал? Достал его ножом? Боже, этот звук. Ты ранил его. Наверняка ранил его.
Люк приоткрыл один глаз. — Я бросил камень.
— Камень?
— Угу.
— Ни хрена себе!
Люк попытался улыбнуться, но его опять затошнило. — Насколько все плохо? С моей головой? Только не ври.
Дом замолчал и уставился на свои ботинки, потом, поморщившись, снова посмотрел на Люка. — Никогда не видел столько крови. Но может, не все так плохо. Не значит, что все так серьезно. В голове больше крови, чем в любой другой части организма. Наверное. Вот почему черепно-мозговая травма выглядит хуже.
— Черт. — Черепно-мозговая травма. Эта фраза вызвала в нем трепет, а потом будто окатила холодной водой. Это может быть очень плохо: перелом черепа или сотрясение мозга, что объясняет тошноту. А может, что-нибудь похуже. Кровяной сгусток или рана, которая требует немедленной операции, чтобы предотвратить повреждение головного мозга. Нужно откачать жидкость. Немедленно.
В нем снова заворочалась паника, вдобавок к давящей боли, от которой перед глазами мелькали красноватые точки. Он сделал глубокий вдох, и его передернуло до пальцев ног.
— Ты весь в крови, дружище. Я не знал, насколько все плохо, пока не встало солнце. Меня чуть не вырвало. Но мы справились. Мы дожили до утра. Можешь поверить?
— Обезболивающее. «Нурофен» остался?
— Извини. Все ушло на мое колено.
— Наверно, я даже встать не смогу.
Дом молчал. — Тогда мы в заднице, — внезапно сказал он бесстрастным голосом. Его слова прозвучали безжизненно и устало. Это были слова отчаяния, голос вчерашнего дня. Шаркая ногами, Дом вернулся к печке и молча уставился на воду. Рядом с печкой выстроились две оловянные кружки и банка кофе. Кружки изнутри были в черных пятнах.
— Нам нужна вода. Очень нужна. Мне нужно что-то попить. Потом посмотреть голову. У меня есть зеркальце для бритья.
— Успокойся.
— Может, стерилизовать рану кипяченой водой.
— Ш-ш-ш. Просто…
— Антисептик. Был в аптечке.
— Кончился. Волдыри Фила.
— Боже. — Его лицо сморщилось. Ему показалось, что он сейчас заплачет.
— Просто успокойся. Выпей кофе. Держи голову прямо. Это просто рана мягких тканей. Шишка. Выглядит хуже, чем есть на самом деле.
Люк не знал, пытается ли Дом его всего лишь успокоить, или его слова действительно имеют какой-то смысл. Но его слова подбодрили его, потому что ему не во что было больше верить, кроме как этим непроверенным утверждениям.
Дом начал наливать кипящую воду в кружку. — Просто выпей это. Потом подумаем, что нам делать дальше.
Им понадобилось полчаса, чтобы спуститься с южной стороны холма. У подножия они остановились, чтобы перевести дыхание и подождать, когда боль отступит. Тогда можно будет поднять голову и обернуться в сторону серебристо-зеленой палатки, трепещущей на холодном ветру, обдувавшем холм.
Кроме двух спальных мешков, ножей и фонариков, они оставили все, что несли раньше. Три рюкзака, набор грязной одежды, пустая аптечка, пустая канистра из-под газа, печка, приготовившая им последнюю кружку горького кофе, остались на своих местах на скалистой вершине. На одиноком и тоскливом месте, где они должны были встретить свой конец, остались последние намеки на то, во что превратился их поход. Доказательства пребывания здесь четырех друзей, решивших срезать путь.
Стоя на тонком слое земли, покрывавшем камни у подножия холма, они повернулись и посмотрели на ждущие их мрачные ели, темнеющее в мягком свете дня. Ближе к темному прохладному лесу, вокруг редких ив поднималась стена папоротника, за которой, там где почва была глубже, начинались владения елей и пихт.
Вглядевшись в лес, перед тем как двинутся на юго-запад, они поняли, что идти придется по неровной местности, мимо деревьев-часовых, кренящихся от редких, скользких ото мха скалистых вершин, что уже заранее вызвало у Люка уныние. Еще один день придется петлять по лесу, вскрикивая на каждом шагу от боли. А сегодня они будут двигаться еще медленней, чем обычно. Люк закрыл глаза. Он дошел до ручки раньше времени, и знал это.
Грязная повязка, наложенная Домом, спала с головы почти сразу. Но, по крайней мере, она замедлила первоначальное кровотечение, продолжавшееся несколько часов, пока он был без сознания. Рана проходила над левой бровью, через весь лоб, и терялась в волосах. Она была розового цвета и зияла, как какой-то поперечный рот. Посмотрев в маленькое зеркальце для бритья, ему показалось, что он видел блеснувшую кость. Рана была не меньше пяти дюймов в длину и отчаянно нуждалась в наложении швов.
С помощью последней салфетки из аптечки он промыл рану остатками горячей воды из кастрюли, стараясь не кричать громко при каждом прикосновении. Дом даже не смотрел в его сторону. Потом поместив под грязную повязку марлевый компресс, он осторожно обмотал ее вокруг головы, а Дом закрепил булавкой.
Самое ужасное для Люка было увидеть в зеркальце свое окровавленное, почти неузнаваемое лицо. Воды, которую Дом полил ему на голову, не хватило, и большинство кровавых подтеков так и остались присохшими. Одна половина лица, фиолетовая от синяка, выглядела еще чернее от грязи, покрывавшей кожу до самой шеи. Левое ухо было забито засохшей кровью, и чувствовалось, будто часть головы погрузилась в ванну с водой. Если он выберется отсюда, шрам останется на всю жизнь. Вид окровавленного лица и мысль о жутком белом шраме заставили его почувствовать себя еще более несчастным. Ему стало жалко себя больше всего на свете.
Костыль теперь был у каждого. Дом нашел для Люка какую-то мокрую ветку, и теперь они оба брели, поддерживая свои подрагивающие, израненные тела мертвыми сучьями древних деревьев.
